Ирина Дегтярева - Степной ветер

– Чем это ты благословился? – Отец зашел на террасу, разулся и снял портупею, бросив ее на круглый стол, стоявший под большим оранжевым абажуром. – Случайно, не шашкой? Чего краснеешь?.. С тобой как на вулкане, Михаил! Возраст у тебя переходный, что ли?

– Ничего не переходный. – Мишка поморщился, приложив к ране вату, пропитанную перекисью. – Острая, зараза!

– А ты думал! Спасибо, что совсем не зарезался. С тебя станется! – Отец ушел в комнату, хлопнув дверью.

Мишка снова устремился к своей кровати, но шашки там уже не было. Он успел ее как следует рассмотреть и потому не расстроился. Опять полез под кровать. Там, за ящиком с игрушками, он спрятал газетный кулек с порошком из газырей.

Зашуршал бумагой и подсветил фонариком. Догадка, что это могут быть крошки от табака, пришедшая ему на ум, когда мылся в душе, явно была неверной. Если только какой-нибудь закаменевший от времени табак.

– Чем ты там шуршишь? Не моей ли оборванной газетой? – заглянул к нему отец.

– Нет! – Мишка испуганно дернулся и ударился головой о сетку, которая аж загудела.

– Вылезай-ка оттуда и ложись спать. Хватит на сегодня приключений. Ты уже перевыполнил план. Пробитая голова на ночь глядя меня не устраивает.

На дворе еще светло. Солнце перевалилось за степь или, как Мишке иногда казалось, укатилось в трещину в степи, как монета в большую копилку. Свет рассеивался вокруг, хоть и не было видно источника. Этот свет, да еще свет из приоткрытой двери в отцовскую комнату, и шуршание газеты, которую отец читал на сон грядущий, мешали уснуть.

– Па-ап, – позвал Мишка, – а когда ты меня к деду Мирону отвезешь? Я соскучился.

– А? – рассеянно переспросил отец и после паузы ответил: – Да хоть завтра. Но только на день. Вечером заберу. Надо будет в город ехать.

– Я не поеду в город!

– Потапыч… – Отцовский силуэт возник в дверном проеме. – Ты же знаешь – надо. Иначе она в суд подаст, и тебе придется туда пойти и говорить, с кем ты хочешь жить – с ней или со мной. И даже если ты скажешь, что со мной…

– С тобой! С тобой! – закричал Мишка, садясь на кровати.

Отец подошел, пристроился на край и погладил сына по голове.

– Суд может решить в пользу матери, хотя в одиннадцать лет мнение ребенка учитывается… Но это смотря какой судья попадется. А сейчас опека над тобой у меня по тому, первому суду, и лучше это дело не будоражить. Помучаемся пару часиков. Ты же знаешь, она больше мной интересуется. И всё. На месяц забудем о ней. А там скажем, что ты заболел. Глядишь, так два месяца и пройдет спокойно. Да?

Мишка лег обратно на подушку и горько вздохнул.

– Не высовывайся! Сколько тебе говорить! – Отец с недовольством взглянул в зеркало заднего вида. – Сядь и пристегнись!

Мишка любил ездить на машине по степной дороге, высовывался из окна и ловил ветер – ртом, ушами, волосами, – а потому вряд ли слышал ценные указания. В итоге отец, притормозив, изогнулся и дернул сына за штаны.

– Сядь, говорю же! Сейчас поверну обратно! – пригрозил Петр Михайлович.

– Тебе самому к деду Мирону надо – черкеску и шашку отдать. А туда-обратно ты ездить целый день не будешь.

– Язвишь? Ты вообще как с отцом разговариваешь?

Мишка замолчал и насупился, обиженно глядя в окно.

Отец не хотел ехать в город встречаться с бывшей женой, может, еще больше, чем сын, потому сердился, пар спускал на Мишку. Оба дулись друг на друга и молчали всю дорогу до деда Мирона.

Но вот появился на горизонте зеленый забор, за ним крайний дом хутора, а когда проехали чуть дальше, показался и весь хутор, состоящий от силы из двух десятков домов.

Мишка оживился, вытягивая шею и выглядывая из-за подголовника переднего сиденья, ёрзал, мысленно подгоняя машину.

Дом деда Мирона был ближе всего к Дону. Он стоял на взгорке и словно сползал к реке: передняя часть его была ниже, чем задняя. Новая крыша, красная, выделялась из общей массы домов. Это отец весной пригнал сюда бригаду кровельщиков, и они в два дня перекрыли крышу, побросали с треском старый шифер в кузов грузовика и укатили.

«Как по волшебству! – изумлялся дед Мирон, отходил от дома подальше и любовался крышей. – А то текёт и текёт! Сладу с ней нет, только успевай тазы подставлять. А такой-то ни у кого в хуторе нет».

Школы на хуторе не было, и тут жили в основном старики. Молодежь приезжала только погостить. Чаще всего наведывался Петр Михайлович с Мишкой.

Окруженный загустевшим старым садом дом, беленный, с синими ставнями и красной крышей, смотрелся игрушкой. Множество неизведанных мест в зарослях и полном тайн доме манили Мишку сюда. Да и сам дед Мирон, конечно.

– Ну что ты кур распугал, идол! – Дед выскочил во двор, увидев в окно машину, и накинулся на отца.

Тот лишь улыбнулся, не обращая внимания на знакомое ворчание деда.

– Мишка, помоги сумки выгрузить. Дед, я тут тебе продуктов привез на целый месяц.

– На кой ляд они мне? Я пощусь… – Но он с любопытством заглянул в один из пакетов, который нес Мишка. После этого чмокнул правнука в затылок и подтолкнул в спину: – Неси, голубок, неси. Слыхал, что батька велел?

Выглядел он лет на шестьдесят. Легкий, подвижный, чуть сутулый, почти не седой, только небритая щетина совсем белая. Глаза, затаившиеся в морщинках, хитрые, живые, интересующиеся всем, что происходит. Никто не дал бы ему девяносто два, а именно столько дед шумно отпраздновал весной, после чего порубил шашкой смородиновые кусты, демонстрируя преимущество старого доброго оружия против современных пистолетов.

– Ты давление-то меряешь? – громко спросил отец, зная, что Мирон Петрович туговат на ухо. – Надо следить…

– Поучи меня, старого, что мне делать! Это у вас, молодых, давление, а у нас это старость. А таблетки… Я и смолоду-то их не пил. Лучше уж самогону.

Мишка хихикнул с крыльца, за что получил одобрительный взгляд деда. Отец незаметно показал сыну кулак.

– Так ты же постишься, – урезонил он старика насчет самогона.

Сам отец пост соблюдал – и не только Великий пост, – но делал это незаметно для других и никому не навязывал. Тетка отдельно для него готовила постную пищу и подавала без лишних слов.

– Ты надолго? – перевел разговор на другую тему дед.

– Нет, – покачал головой отец. – Мишку до вечера оставлю. Черкеску привез. Спасибо, что одолжил.

– Помру – возьмешь себе, – великодушно разрешил Мирон Петрович. – Потом Мишке передашь, а не этому блаженному Юрке.

– Хорошо. Только уж ты смотри не помирай пока.

– Два века не живут. Но поскриплю еще, вам кровь попорчу своим ворчанием.

– Скрипи и ворчи на здоровье, – согласился отец и полез в машину. – Потапыч, не балуйся тут, дедушку слушайся. Я вечером за тобой приеду.