Ирина Дегтярева - Цветущий репейник (сборник)

– Ну какой из Гешки скрипач? Ты можешь представить его во фраке? Лучше бы на баяне играть учился.

Гешка прильнул к двери, чтобы услышать отцовскую реакцию.

– А, ты хочешь, чтобы он блатные песни в подворотне орал? Это, по-твоему, ему больше подходит? Ты мне его с пути не сбивай!

– Ну чего теперь, его убить за эту скрипку? – Гешка живо представил, как дядя Саша развел руками – ладони у него были серые от въевшейся машинной грязи.

– Убивать его никто не будет. – Отец явно повернулся к двери кладовки, чтобы Гешка лучше слышал. – Но хорошего ремня он у меня получит. Геннадий, выходи немедленно!

Гешка промолчал. Подложил под спину бушлат дяди Жени и капитально устроился для долгого сидения.

Проснулся Гешка в темноте. Света под дверью кладовки он не увидел.

– Главное, не выйти раньше времени, – прошептал Гешка и приоткрыл дверь.

Громко в ночной тишине тикали часы на кухне. Дядя Женя сопел в своей комнате сочно и умиротворенно. В комнате дяди Саши еще горел свет, и слышалось «бум-ца-ца» очередной блатной песни, но и дядя Саша наверняка уже спал, усыпленный однообразными ритмами.

Гешка прокрался на кухню. В лунном свете нашел кусок хлеба, налил в стакан воды и уселся на скамейку под окном. Воду в стакане луна окрасила в фосфорически-лимонный цвет. Хлеб только на вкус и запах оставался хлебом, а на вид напоминал обрывок мочалки, висевший на крючке в ванной комнате.

Гешка жевал мочалкообразный хлеб, запивал лунным соком и завороженно смотрел в окно на красно-желтые огни на железной дороге. Там ревели сирены электровозов, будто стадо слонов трубило в джунглях, призывно, раздраженно. И там же, за ангарами и путаницей рельсов, Гешкина тайна тоже все слышала и настороженно-пристально смотрела в темноту.

В кухне вспыхнул свет и ослепил Гешку своим отражением в оконном стекле. Гешка даже закрылся рукой.

– Ты ел?

Отец был заспанный. Но его усы, напоминавшие медную проволоку и по цвету и по жесткости, сейчас топорщились, и казалось, что отец вот-вот зашипит и фыркнет, как рассерженный кот.

Гешка показал зажатый в кулаке кусок хлеба.

– Я разговаривал с дедом. – Отец зевнул. – Он дал адрес мастера. Завтра с утра поедешь чинить скрипку.

– А школа?

– Вместо школы. Иди спать. Чего ты здесь высиживаешь? Сам не спишь и другим не даешь.

Отец подошел и с досадой ткнул кончиками пальцев Гешку в лоб.

– Скрипач!

Дождь нагнал сумерки. Начался на рассвете, залив луну и расплавив ее в блеклый, мутный свет, замаравший небо. Дождь все еще накрапывал, когда Гешка, собрав изломанную скрипку в футляр, вышел из дома.

Свежая дождевая морось облепила лицо, и Гешка улыбался унылому дождю, ведь он проявит Гешкину тайну.

Горбатый мост, размокший настил перехода через рельсы – здесь всегда порывистый, пронизывающий ветер, стая собак, мокрых, дрожащих, прижавшихся друг к другу и сгрудившихся вокруг теплого канализационного люка.

За ангаром и дырявым бетонным забором – дорожный тупик, где плотно стояли фуры дальнобойщиков. Дымил сырой костер под закопченным котелком. За ним никто не присматривал. Дальнобойщики попрятались в кабинах своих фур, облепленных грязью. Оконные стекла в кабинах запотели, и Гешка никого не мог разглядеть внутри. Да ему и не хотелось видеть эти обросшие щетиной, угрюмые, диковатые лица. Он боялся этих людей и норовил проскользнуть в лес мимо машин незамеченным.

Опушку леса эти дальнобойщики изрядно замусорили. Под деревьями валялись банки стеклянные, консервные, пластиковые, бумажки, тряпки, автомобильные шины и ржавые машинные детали. Полиэтиленовые пакеты висели на ветках и хлопали, шуршали, надувались на ветру, издали напоминая бледные шляпки поганок.

Зато дальше лес грузнел, мрачнел и вытеснял мусор своей суровой непролазностью, небывалой, удивительной, учитывая соседство и с депо, и с городом. Он не пускал дальше десятиметрового предлесья ни дальнобойщиков, ни случайных бомжей. И только Гешка безбоязненно ввертывался в лесную глубину и мог оставаться там сколько угодно.

Гешка сунул скрипичный футляр под мышку и сел на корточки. В размягченной дождем земле отпечатался след. Такой свежий и четкий, что можно было различить кожисто-капиллярный рисунок каждого круглого пальчика. След напоминал отпечаток собачьей лапы, но Гешка знал, чей это след.

Гешка проворно огибал деревья и уворачивался от еловых веток, норовивших усыпать его градом дождевых капель. Наконец лес стал таким дремучим и густым, что и почва в этой глухомани была почти сухой. За грудой поваленных деревьев земля резко скатывалась в обрыв, и кто не знал об этом, мог тут переломать себе все кости. Гешка же, потихоньку забирая влево, по корням, как по ступеням, спустился в овраг.

На противоположном склоне, нависавшем грозно, как нахмуренная бровь великана, над дном оврага, торчали два замшелых еловых ствола, и их узловатые корни создали арку, вход в нору, природную землянку. Туда Гешка юркнул, вначале пошумев перед входом – покашляв и похлопав в ладоши. Зажженная им свеча задрожала теплым желтым пламенем, осветила сухие стены норы, в которых были вырезаны ниши, устланные мхом. В них лежали фонарь, связка свечей, завернутых в тетрадный листок, толстая тетрадь в полиэтиленовой обложке, растрепанная и до половины исписанная, тут же были эмалированная оранжевая кружка, бинокль, нож в кожаном чехле, спички в непромокаемом пакете, кастрюлька и закопченный чайник с погнутым носиком. Здесь у Гешки находилось все, что бывает в охотничьих домиках, все необходимое, чем действительно Гешка пользовался. Здесь не хранились мертвые вещи, как дома, в кладовке.

В глубине норы Гешка соорудил топчан из бревен, мха и сена. Миска, которую он оставлял у входа, блестела вылизанной чистотой.

В этом лесу жил лис. Он появился две недели назад. Гешка как раз пришел в свою нору и разлегся на деревянном топчане, с мечтами о том, как избавиться от скрипичной нагрузки. В землянке горела свечка, и в ее поверхностном свете, который не пронизывал темноту насквозь, а только чуть рассеивал сумрак, Гешка увидел у входа животное.

Сперва он принял его за бродячую собаку. Но тут же понял, что это другое, совсем другое, то, чего он раньше не видел вот так близко, в трех метрах от себя.

Лис, старый, с седыми пятнами вокруг острых ушей, с поджатой левой передней лапой, с острой крупной мордой, стоял неподвижно и пристально смотрел на Гешку.

Мальчик совсем не боялся. Он ничего не боялся в своем лесу. Гешка лежал и так же пристально смотрел на старого лиса, и чувства лиса как будто перетекали в него, передаваясь с волнами теплого рассеянного свечного света. Усталость и боль в изломанной лапе, голод, желание остаться в теплой норе и досада оттого, что тут уже занято. Лис повернулся, припрыгивая на трех лапах, и исчез.