Константин Сергиенко - Кеес Адмирал Тюльпанов

– Хоссен! Хоссен! Хи-ха! Хоссен! Хоссен! Хи-ха!..

Нас тоже схватили под локти и потащили за собой, совсем не туда. Мы вырвались с трудом, нырнули в переулок и пошли к дому с другой стороны. Но здесь снова нас перехватили. Неровной цепочкой люди прыгали поперек улицы, дышали винным перегаром и цепко хватали каждого, кто попадался навстречу.

– Хоссен! Хоссен! Хи-ха!..

Мы свернули ещё раз, но и тут лавина топочущих, орущих горожан ударила нас и поволокла за собой.

– Нам к принцу надо! – крикнул я и даже попробовал свистнуть жаворонком, как делают гёзы.

Никто не ответил криком петуха, меня даже больно ударили в бок и выругались.

– К какому принцу, крровь господня! День чёрной смородины! Нет теперь принцев!

Как мы не растеряли друг друга в этой толкучке, непонятно. Очутились снова где-то у гавани, помятые, разгоряченные. У Эле рукав платья порвали.

– Просто не пускают, и всё, – сказал, отдуваясь, Караколь.

– Конечно, – сказал Рыжий Лис. – Зачем мы сдались этому принцу. Говорил вам, нечего к нему рваться…

Я закричал:

– Но сержант сказал, что лейденцев принимают в любое время!

– Всем нечего там делать, – сказал Караколь. – Пойдём я и Кеес.

– Вот и хорошо, – обрадовался Рыжий Лис. – А мы туточки подождём. Только быстрей возвращайтесь.

И мы пошли. Теперь уже не серединой улицы, а осторожно, всё рядом с забором да стенкой домов. Совсем потемнело, но жара не спадала.

Чувствовал я себя неспокойно. Не так представлял себе Роттердам. После того как нас обмяли в толпе пьяных горожан и чуть не волоком оттащили от дома принца, мне стало казаться, что это неспроста. Вспоминал даже лицо Железного Зуба. Уж не его ли я видел в одной кучке?..

Караколь знал Роттердам. Окольным путем мы пошли к дому Молчаливого. Улиц ещё не перекрыли ночными цепями. Может, и не перекроют, потому что какой-никакой, а праздник. День чёрной смородины. Но фонарей горело очень мало, и я раза два больно споткнулся. А один раз испугался, потому что какое-то чудище надвинулось из темноты. Но Караколь успокоил: это сгоревший дом с разобранной крышей. Их в Роттердаме осталось немало с тех пор, как большой пожар выжег треть города. А мне почудился скелет мертвеца с чёрными ребрами.

На этот раз обошлось без встреч. Вдали кто-то кричал и пел, слышался перестук кломпендаса, башмачного пляса, по мостовой. Пробегали какие-то люди, некоторые снова кричали: «Хоссен! Хоссен! Хи-ха, чёрная смородина!» Но мы сразу прятались за угол дома, куст или дерево. Ночных дозоров уже не встречали.

А вот и дом Молчаливого. Перед ним жёлтое пятно света от единственного масляного фонаря. Мы подошли и постучали в дверь. Никто не ответил. А в темноте, на противоположной стороне улицы, что-то зашевелилось.

Караколь стукнул погромче, и дверь открылась сама собой. Мы вошли в переднюю. Тут перед большой, ведущей наверх лестницей горела свеча. Мы стали ждать, но никто не появлялся.

– Господин Флорент Нейнхем! – громко сказал Караколь. Никто не ответил.

– Господин Флорент Нейнхем! – снова повторил Караколь. – Из Лейдена письмо его светлости принцу Оранскому!

Нет никакого ответа! Караколь пожал плечами.

– Может, где-нибудь дальше этот Нейнхем? – спросил я.

– Посмотрим, – сказал Караколь.

Мы осторожно пошли вверх по лестнице.

– Господин Флорент Нейнхем! – всё время говорил Караколь, но в ответ не раздавалось ни звука.

Большой коридор с ковром посередине освещала всего одна свеча. Мы постояли, снова пошли.

Прямо перед нами скрипнула тяжелая дубовая дверь с бронзовой ручкой. Приоткрылась щёлка, и по коридору наискосок легла полоска света поярче.

– Господин Флорент Нейнхем! – снова тихо сказал Караколь.

– Наверное, он там, – прошептал я.

Мы постояли ещё перед дверью, потом приоткрыли её и вошли.

Прямо у входа в тяжелом подсвечнике длинным красноватым пламенем полыхала большая свеча. Две другие уже догорели. На нас пахнуло спертым, сладковатым запахом. В глубине комнаты на широкой кровати полулежал человек, рядом стояли сапоги с широкими раструбами. Человек тяжело дышал. Мы остановились. Человек повернул к нам лицо и спросил еле слышно:

– Кто… – Рука его стала шарить под меховым одеялом и вытащила оттуда рукоять пистолета.

– Нам господина Флорента Нейнхема, – сказал Караколь.

– Кто? – снова спросил человек, словно не слышал.

– Мы из осажденного Лейдена, – сказал Караколь и попятился к двери. – У нас письмо к его светлости принцу Оранскому…

Человек откинулся на подушки. Свеча метнула в его сторону красноватый блик. На лбу человека блеснули капли пота.

– Я принц, – глухо сказал он.

Вот как довелось встретиться с Молчаливым! В доме ни души, кругом пьяные горожане, а среди них, может быть, Железный Зуб! И принц Оранский, по прозвищу Молчаливый, тот самый, который поднял нас на борьбу с испанцами, лежит здесь больной, с пистолетом в руке, но даже курок взвести у него нет сил.

Очень мы подивились. Даже испугались. Но всё это задним числом. А пока во все глаза смотрели на принца.

– Из Лейдена? – сказал он, тяжело дыша. – Давайте. Письмо давайте…

Оно у меня наготове. Из трубочки свинцовой я достал его ещё в коридоре. Я подошёл и отдал принцу письмо.

– Свечу, – сказал принц. – Нет, не ту. Новую зажгите. Там в ящике…

На столике рядом с подсвечником красивый ларец, в нём толстые белые свечи с золотым ободком. Караколь зажёг вторую свечу от первой и укрепил в подсвечнике рядом с кроватью. Принц развернул узкий пергамент.

Теперь я мог разглядеть Молчаливого. Бледное, исхудавшее лицо, чёрная борода. Под глазами глубокие тени. Высокий лоб, влажный от пота. Веки полуприкрыты. И непонятно было, читает принц или дремлет.

Внезапно я поглядел на свечу. Толстая белая свеча с золотым ободком. Странное у неё пламя – с переливом от розового к багровому. Я сразу вспомнил картинку: отец Антонио рассматривает точно такую свечу и говорит: «Хорошая свеча для тех, кто не спит. Отправляйте».

Я зашептал на ухо Караколю. Тот слушал меня, слушал, потом потянул носом, повертел головой и говорит принцу, не очень-то стесняясь:

– Ваша светлость, позвольте открыть окно. В комнате очень душно, нужно проветрить.

В эту минуту глаза у принца совсем закрылись. Он выронил письмо и прошептал:

– От… откройте окно. Да, окно…

С улицы хлынул свежий воздух, солоноватый запах канала. Сразу стало легче дышать, а то и у меня голова загудела. Одна свеча трепыхнулась и погасла. Караколь схватил её и стал обнюхивать, как Пьер аппетитную кость.