Александр Николюкин - Литературоведческий журнал № 28: Материалы III Международного симпозиума «Русская словесность в мировом культурном контексте»

Карамзин исходит из глубоко пессимистического взгляда на природу человека. Он понимает, что свобода в принципе, конечно, лучше порабощения, но беда в том, что людям свобода не нужна, они не умеют пользоваться ею. Опыт Французской революции показал, как лозунги свободы, равенства и братства оборачиваются кровавым террором. Тем не менее готовы к свободе русские крестьяне, привыкшие к подневольному состоянию, которое вовсе не древнее установление, а сравнительно недавно закрепленный законом институт: «Не знаю, хорошо ли сделал Годунов, отняв у крестьян свободу <���…>, но знаю, что теперь им неудобно возвратить оную. Тогда они имели навык людей вольных – ныне имеют навык рабов» (с. 74) 22 22 Возможно, именно эти и подобные им рассуждения вызвали известную реплику Пушкина, вспоминавшего: «Однажды начал он при мне излагать свои любимые парадоксы. Оспоривая его, я сказал: “Итак, вы рабство предпочитаете свободе”. Карамзин вспыхнул и назвал меня своим клеветником. Я замолчал, уважая самый гнев прекрасной души». (<���Из автобиографических записок>. – Полное собрание сочинений. Изд. АН СССР. (Репринт: М., «Воскресенье», 1996. Т. XII. – С. 306). Впрочем, и сам молодой поэт несколько лет спустя воскликнул едва ли не еще более резко, чем Карамзин в «Записке»: «Вас не разбудит чести клич. // К чему стадам дары свободы? // Их должно резать или стричь». .

Вскоре после создания конфиденциальной «Записки» Карамзина его главному оппоненту Шишкову довелось широко и публично во всей полноте выразить свои историософские взгляды. В 1812 г. он был назначен Государственным секретарем вместо отставленного и сосланного Сперанского. В преддверии войны перед Александром стоял выбор: назначить государственным секретарем талантливого и умного Карамзина, человека, с которым у него были личные дружеские отношения и которого император высоко ценил за независимость и самостоятельность мнений, или Шишкова, человека сугубо консервативных убеждений, не приемлемых для самодержца, человека, которого он к тому же лично недолюбливал. Однако Александр не колебался. Он вызвал Шишкова: «Я читал рассуждение ваше о любви к отечеству. Имея такие чувства, вы можете быть ему полезны. Кажется, у нас не обойдется без войны с Французами; нужно сделать рекрутский набор; я бы желал, чтоб вы написали о том манифест» 23 23 Шишков. Записки. Т. 1. – С. 121. .

Ближайшее будущее показало, что царь принял правильное с государственной точки зрения решение. Спустя годы закоренелый либерал и западник Петр Андреевич Вяземский вынужден был признать правильность царского выбора, правоту Александра: «Карамзина манифесты были бы с большим благоразумием, с большим искусством писаны, но имели ли бы они то действие на толпу, на большинство, неизвестно. <���…> большинство, народ, Россия читали их с восторгом и умилением <���…> по Сеньке шапка» 24 24 П.А. Вяземский. Записные книжки (1814–1848). «Литературные памятники». Изд. подготовила В.С. Нечаева. – М., 1963. – С. 270. .

Написанные от имени царя и правительства манифесты дали Шишкову уникальную возможность изложить свою политическую программу не только перед образованными, искушенными в политике интеллигентными дворянами, но и перед всем народом. Он остался в этих пламенных воззваниях верным своим излюбленным идеям.

Манифесты исполнены презрения и ненависти к французам, нация которых определена как «слияние обезьяны с тигром» (с. 441) 25 25 Манифесты перепечатаны в: Шишков. Записки. Т. 1. Они цитируются по этому изданию с указанием на страницу в скобках. . У них «лукавство в сердце и лесть на устах» (с. 426). В силу этих своих особенностей французы легко поддались влиянию революционных идей: душа этого народа воспитана в «соблазне от общего и долговременно разливающегося яда безверия и развращения» (с. 441). Их столица – «гнездо мятежа и пагубы народной» (с. 475).

В Манифестах Шишков наконец свел счеты с галломанией своих образованных соотечественников. Громогласно, во всеуслышание упрекает он их в слепой привязанности к французам, врагам России, православия, русского народа: «Долго мы заблуждались, почитая народ сей достойным нашей приязни, содружества и даже подражания. Мы любовались и прижимали к груди нашей змею, которая, терзая собственную утробу свою, проливала к нам яд свой и, наконец, за нашу к ней признательность и любовь всезлобным жалом своим уязвляет» (с. 442).

Развращенным, порочным французам противостоят доблестные россияне с их славной историей (Пожарский, Палицын, Минин – с. 427). Вопреки исторической истине Шишков создает идеальный образ «миролюбивого и кроткого», но в то же время «сильного и храброго» русского народа, который «издавна любил со всеми окрестными народами пребывать в мире и тишине» (с. 423–424). Все, что нарушает эту идиллическую картину, относится Шишковым за счет пагубного иноземного влияния. Таковы, например, естественные для всякой воюющей армии случаи мародерства: «…есть между нами недостойные вас сотоварищи ваши, которые… шатаются по деревням и лесам под именем мародеров. Имя гнусное, никогда не слыханное в русских войсках, означающее вора, грабителя, разбойника» (с. 434).

Это идеальное сообщество никогда не поддастся никаким соблазнам и сохранит нерушимо вековые устои: «…по изгнании неприятеля из земли нашей, всяк возвратится с честию и славою в первобытное свое состояние и к прежним своим обязанностям» (с. 428). Русские должны, порвав с французским народом «все нравственные связи, возвратиться к чистоте и непорочости наших нравов и быть именем и душою храбрыми и православными» (с. 442). Шишков предлагает даже «между злом и добром поставить стену, дабы зло не прикоснулось к нам» (с. 442).

Окончание войны стало для Шишкова полным торжеством его историософских и политических идей. Для Шишкова революция есть грандиозная историческая катастрофа, порожденная французскими просветительскими идеями, «адскими, изрыгнутыми в книгах лжемудрованиями» (с. 441). Когда был казнен царствующий монарх, оказался нарушен издревле установленный мировой порядок. Вся дальнейшая история Французской революции представляет собою только углубление и расширение этого катаклизма. Шишкову глубоко безразличны споры между жирондистами и монтаньярами, якобинцами и эбертистами, умеренными и радикалами. Все они в равной мере преступники, ибо нарушают свыше установленный мировой порядок. Наполеон для него только атаман, простолюдин, чужеземец, выбранный развращенным народом, достойный продолжатель разрушительной деятельности Маратов и Робеспьеров.

В отличие от Карамзина, поступательного движения истории для Шишкова не существует. Просветительская идея прогресса всегда была ему глубоко чужда. Поэтому для него Французская революция есть только результат повреждения нравов, вызванный вредоносными идеями и книгами, некий зловредный зигзаг истории. Таким образом, в принципе существует возможность это нарушение устранить и как можно скорее вернуться к первоначальному идиллическому покою. Для этого нужно повернуть историю немного вспять и, возвратив европейским народам « прежнее их достоинство, спокойствие и свободу… привесть все царства в прежнее их состояние » <���курсив мой. – М.А. >. Единственное средство для этого: изгнать незаконного «атамана» – Наполеона. После чего «законный Король издревле владетельного дома Бурбонов, Людовик XVIII, в залог мира и тишины по желанию народа возводится на прародительский престол».