Екатерина Каликинская - Один в поле воин

Бабушка дала мальчику туесок с яйцами, и пошёл Даня в дом помещицы Лилеевой, где жил доктор с семьей. Он сначала обошёл дом со всех сторон, полюбовался, какой он большой, особенный. С широкими окнами, с резными наличниками, с перильцами лощёными, с поблескивающей на солнце высокой крышей. Правда, конёк резной на самой верхушке не разглядел: тоненькая фигурка, а что – не разберёшь. Но всё равно – знатный дом! Конечно, не усадьба купца Павлова, с белёными колоннами и башенками, спрятанная в большом тенистом парке. Но туда Даню никто и близко не подпустит. Мальчик рассмотрел и клумбы с густой каймой бархатцев, со сладко пахнущими петуньями.

Дверь была чуть приоткрыта, словно ждала Даню. В сенцах сидел мальчик его лет, пускал в лохани с мыльной водой бумажные кораблики. Мальчик посмотрел на Даню озорными глазами и спросил:

– Ты небось на Плещеево ходишь?

– Бывает, – солидно ответил Даня.

– А кораблики у вас есть?

– У деда Сысоя старый баркас, но он почти затонул.

Незнакомый мальчик словно устыдился и одним махом потопил в мыльной воде все кораблики.

– Здорово! – вздохнул он. – И часто на озеро ходите?

– Весной и осенью с папашей на рыбалку, но он всё больше Саньку берёт.

– А мы вот только раз на лодке с папой по Плещееву плавали… Баркас этот ваш можно поднять и поплыть на нём?

Даня не успел ответить – в прихожей появилась востроглазая девушка в белом переднике и набросилась на мальчика:

– Алеша, озорник! Ну зачем тебе моя лохань? Я поставила вылить, а ты что? Поди в классную, садись за прописи!

– Я, Лизавета Никаноровна, всё уж сделал, – важно, как взрослый, ответил мальчик и ушёл по коридору.

– Ты к доктору? – спросила Даню девушка, к которой «Никаноровна» совсем не подходило, слишком она была простая и молодая. – Он дома не принимает, надо в больницу.

– Ещё как принимает! – крикнул мальчик, выглянув из-за дальней двери.

– Вчера деда какого-то смотрел после ужина! А позавчера тётка с малышом приходила…

Лизавета нахмурилась и посмотрела на Даню сердито.

– Я уже был в больнице, поблагодарить пришёл, – торопливо проговорил он и протянул туесок с яйцами. Та, однако, не взяла, а сказала:

– Сейчас, погоди.

Взяла лохань и вышла на улицу. А Даня стал рассматривать диковинные вещи, которых была полна прихожая: чемоданчик маленький кожаный с твёрдыми уголками, груду почтовых бандеролей и книгу с золотыми буковками по переплёту на этажерке. А главное – длинное зеркало в резной, со столбиками, оправе. Даня поднялся на цыпочки, чтобы заглянуть в него – он себя видел только в маленьком зеркальце у мамани да в стеклянной двери магазина. Но тут вошла девушка с пустой лоханью.

– Посиди тут, – указала на низенькую, зелёным бархатом покрытую скамеечку. Даня поставил туесок на пол, устроился на скамеечке. Удобно! Он потихоньку погладил вытершийся бархат, лакированные изогнутые ножки. Всё ему тут нравилось и пахло чем-то приятным.

Из дальней комнаты доносилось стрекотанье швейной машинки. Вдруг смолкло, послышались взволнованные голоса. В коридор вышла высокая дама и остановилась, глядя на Даню.

– Я доктору яичек принёс, он мне глаза лечил, – объяснил ей Даня. – Бабушка велела отнести.

– А как твои глазки теперь? – тихо спросила женщина.

Даня вдруг увидел, что она очень красивая – как королевна из сказки, но печальная, словно кто-то её заколдовал. И поспешил обрадовать:

– Полегчало! Лучше, гораздо лучше! Думали ведь, слепеньким буду, – зачем-то добавил жалобно.

Дама улыбнулась и протянула ему булочку. Сдобную, пахнущую чем-то непривычно-приятным.

Пока Даня нюхал булочку, дама стала удаляться по коридору.

– А яички как же? – крикнул он.

Но она только покачала пышной, в накрученных косах головой. Тут выглянула из другой двери Лизавета Никаноровна и проворчала:

– Богачи какие отыскались, прости Господи! Еле концы с концами сводим, сама ведь и обшивает, и готовит, и с детьми нянчится. Шесть ртов… Разве лишние были бы яички-то?

– Лиза! – не оборачиваясь, с укором бросила хозяйка и ушла в комнату, притворив дверь. Снова застрекотала машинка.

– Так возьмёте? – не понял Даня.

– Не положено, мзду за лечение не берём! Так и скажи бабушке.

Даня побрел на улицу. Булочку он разломил пополам и потихоньку, по маленькому рассыпчатому кусочку съел. Непонятно было у него на душе: и светло, и как будто страшно. Хотелось вернуться и что-то ещё спросить. Оглянулся мальчик на дом Лилеевой: плывёт среди высоких тополей, крышей своей поблескивает. Он спрятал корзинку в зарослях лопухов и поднялся на заросший мягкой муравой вал, чтобы посмотреть на дом сверху. Увидел дворик, по которому какие-то большие курицы ходили, поленницу берёзовых дров, аккуратные грядки зелени в огороде.

Даня порадовался: ему был хорошо виден каждый листочек, каждое зреющее в тёмной листве ясное яблочко, каждая чешуйка коры на брёвнах! И твёрдо различил он на бледно-голубом небе резной конёк: фигурку ангела с трубой.

Мальчик быстро обернулся – с высоты Валового кольца перед ним распахнулся долгий луг, мягкие холмы, колокольня и крыши села Красного, маленький чёткий силуэт парящего над полями ястреба… У него захватило дух и заколотилось сердце: давно он этого не видел! А теперь словно кто-то бросил этот подарок к его ногам. Кто же, как не Господь? Горячая волна благодарности подхватила мальчика, и он почувствовал на своих губах слёзы.

Даня не помнил, сколько времени он провёл на холме в молитве.

А когда опомнился, снова увидел ангела на коньке. И вспомнил, что ангелы возвещают и Рождество Христово, и Страшный Суд. И сразу же подумал: бабушка отругает его за то, что поручение её не выполнил. Он скатился вниз, с трудом отыскал в лопухах корзинку с яйцами и побрёл с ней домой.

И всё думал, как ему быть-то? Остановился у стены Владимирского собора, а оттуда уже народ с вечерни потянулся. Какой-то нищий в грязных обмотках, без ног, на скамеечке деревянной – видно, бывший солдат – протянул к мальчику руку. Одно яйцо Даня отдал ему. Стали и другие подходить. Мальчик все яйца раздал по одному. Кто-то тут же разбил в сутолоке, кто-то засмеялся, кто-то похвалил его за доброту. А Дане показалось, что наступила вдруг Пасха.

Петька говорил: из этого кирпича можно построить крепость. Прочный он, старинной выделки, и много целого сохранилось. А битый тоже в дело пойдет – засыпать щели, мостить дорогу. У мальчишек дух захватывало: самим выложить и стены, и башни, и бойницы! Как Александр Невский, как Петр Великий. Ну, может, поменьше, чем у князей и царей, крепость получится. Но настоящая, их собственная!