Вадим Чернышев - Река детства (сборник)

Посыпалось битое стекло. Я, как был в носках, выбежал на крыльцо. Но перепуганный лось уже махал к лесу. Тот, что смотрел из рамы, сидел теперь на его рогах. Лось метался из стороны в сторону и крутил головой, стараясь избавиться от рамы. Наконец он сбросил ее на елку и исчез в лесу.

– Знаю я этого шкодника, – сказал Володя, когда приехал за рамами. – Лет семь назад тут жили ленинградские лесозаготовители и подобрали лосенка. А потом он ушел. Но к людям нет-нет да и наведывается. Однажды мотоцикл «Урал» с коляской перевернул, пока хозяин волнухи ломал. А как-то веревку с бельем унес на рогах. По всему лесу рубахи собирали. Тут же, надо спасибо сказать, хоть рама цела осталась. А стекла – что, стекла я вставлю.

Странный человек вышел из лесу. Вся его одежда – брюки, телогрейка и шапка – была вывернута наизнанку. Лохматые швы, карманы и разноцветные заплатки торчали во все стороны. Даже голенища кирзовых сапог с болтавшимися ушками были завернуты до предела, болтались на щиколотках. Человек был небрит и измазан сажей.

– Заблудился? – спросил я.

– Шишкач заморочил, – пожаловался человек.

– Какой «шишкач»?

– Да такой. Обыкновенный. Маленький, зелененький. Будто мохом пророс. С елки на елку, с елки на елку и за мной, шишками подгоняет. Два раза по спине врезал. А сам-то – всего ничего – чуть поболе шишки.

– Видел?

– Кого?

– Его.

– Его-то? Да как тебя. Я ведь в лесу ночевал. Как костер прогорел немножко, он и спустился.

– Тут ты и проснулся?

– А ну тебя!.. – рассердился человек. – Я ему дело, а он… Не хочешь – не верь.

– Ну ладно, не обижайся, – попросил я. – Что же, помогает, когда заблудишься, одежду выворачивать?

– Как видишь, – буркнул человек. – Вышел ведь.

– Чем помогло-то?

– А вот вспомнил я, что есть деревня на самом высоком месте, и стал идти все вверх да вверх.

– Это ты и так мог догадаться.

– Мог, да не догадался. А как на левую сторону все повывернул, тут мне и пришло в голову.

Только сейчас я заметил, что человек сильно продрог. Щетина на его посиневших щеках топорщилась от холода, как щетка.

– Пойдем в дом, у меня тепло. Замерз ведь?

– Есть маленечко! Пойдем! – с радостью согласился человек.

Дома он переоделся. Даже майка оказалась у него вывернутой. Он был покрыт синеватой куриной кожей, только руки были у него желтыми, как бы продымленными.

– Химик я, – пояснил человек и растопырил передо мной пальцы. – Живицу гоню. Видел небось, жестяные вороночки со смолой-живицей на соснах висят? Вот я и есть подсочник. А химик потому, что кислотой живицу выгоняю. Химией. Шариком таким, который в кислоте смачивается. Недавно я в этом лесхозе, мест толком не знаю…

Химик долго не мог согреться. Холод, который забрался в него ночью у костра, медленно выходил теперь наружу и осыпал кожу мурашками.

– Эх, баньку бы! – знобко передернулся химик, будто стряхивая облепившие его мурашки.

– Вон банька! – показал я в окно. – Но я еще не парился. Печка разорена маленько. А котел вроде бы цел.

– Печку я подхимичу! – обрадовался Химик. – Лишь бы котел был!

Черная банька пахла остывшим горьким дымом. В углу за лавкой стояли два березовых веника.

– Выносить положено, – буркнул Химик и выбросил веники в предбанник.

– А что? Какая разница, где им сохнуть?

– Здесь-то, в тепле, могут баннушки развестись, вот что, – строго сказал Химик. – В мокрых вениках, бывает, появляются.

– Баннушки? А это что за «звери»?

– Баннушки они и есть баннушки. Вроде как чертенята такие… Вроде мочалки с рожками-ножками. Тоже озорники хорошие.

– Ты их тоже видел?

– Не, – признался Химик. – Этих не видел. Люди видели…

Мы «подхимичили» топку и подложили в каменку лепёхи плитняка, отслоившиеся от скалы. Весело взялись сухие дрова. В бане закачались дымные одеяла. Сталкиваясь головами, мы с Химиком ползали под зыбким пологом дыма и домазывали печку глиной при свете тусклого фонаря «летучая мышь».

Хорошая получилась банька! Я шагнул в ее раскаленное нутро, и сухой жар перехватил мне дыхание. Как от озноба, мы покрылись гусиной кожей. Химик ухал и крякал.

Сбрызнутая водой, каменка взрывалась и выдыхала новые клубы зноя. Плоские камни лопались и стреляли горячими осколками.

– Вот они, проделки ихние! – шайкой укрывался от осколков Химик. – Фулиганье! А ты говоришь…

Мы ожесточенно хлестались вениками. В бане запахло майской березой. Пламя в «летучей мыши» подпрыгивало и вдруг стало гаснуть.

– Солярка кончилась, – предположил я.

– Солярки тут навалом, – поболтал грязный фонарь Химик и оглядел углы. – Опять небось эти банные фулиганы…

– Да брось ты! – рассердился я на Химика. – Значит, воздуху нашей «мыши» не хватает. Весь воздух мы с тобой выпарили!

– Тогда давай одеваться, – сказал Химик. – В темноте я несогласный…

Весь вечер мы тянули чай с брусничным листом. Химик, красный как рак, утирал лицо латаной рубахой и мурлыкал какую-то странную песню про далекую планету. Кот Диан урчал у меня на коленях, «вышивал» когтями по брезенту. Отсветы огня из открытой печи бродили по морщинистым бревенчатым стенам. Было тепло и уютно. Тихонько подвывал в печной трубе ветер.

– Ишь выступает! – покосился на потолок Химик.

– Кто?

– Да вон… дед Дымовик. В трубах живет. Нам с тобой дым – дышать нечем, а ему – первое удовольствие. Как затопят печь, его обдаст дымом, он и начинает.

– Что же он, вроде Шишкача?

– Нет, – серьезно продолжал Химик. – Не похож. Этот совсем маленький. Мохнатенький.

Дымок из него сочится, как из курной баньки. Шмеля видел? Этот чуть поболе. А вместо глаз – две искорки.

– Смешной ты, Химик! Как шаман из тайги!

– Конечно, из тайги, откуда же. А ты не смейся, не смейся. Ты идешь по тайге – тихо, думаешь, пусто… А за тобой тыщи глаз смотрят. И звери, и всякие птюшечки-зверюшечки, и разная чудаковина. Поживешь с моё в тайге, заведешь себе и Шишкача, и бабку Темнотницу-полуночницу, и девок-Зоревниц, что под утро блазнятся [9] Бла́зниться – мерещиться. … Всё вроде бы с ними повеселее…

Мы легли спать, но почему-то не спалось. После бани и горячего чая мы медленно остывали в темноте, как вынутые из печи караваи. За черным окном ночь. Густая тишина заложила уши, будто ватой. Неужели на этой земле где-то есть ярко освещенные улицы, мчатся поезда?

– Пойдем со мной, – уговаривал меня Химик. – Вместе будем живицу гнать, а по вечерам песни петь. Весело заживем! А то я все один да один… Платят нам прилично, заработаем…

Когда на другой день я пришел с охоты, Химика не было. Ушел в свою подсочную избушку.