Александр Торопцев - Азовское море и река Рожайка (сборник)

– Айда на море! – звали его Колька с Генкой.

– Иду!

Он допил компот, на всех парусах бросился к калитке – и вдруг:

«Р-гав!»

Раздался пронзительный собачий лай, и злой упругий зубастый комок врезался в ногу. Славка от неожиданности и страха замер столбом.

«Р-гав!» – Пес схватился зубами за брюки.

А Славка сердца своего не чувствует – так испугало, ошеломило его предательское нападение Шарика. А тот рычит, гавкает, бесится, сожрал бы Славкину ногу вместе с брючиной.

– Пошел прочь, окаянный! На́ тебе, на́! – Тетушка Вера спасла Славку от разъяренной лайки. – В будку, сказала!

Она держала в руках ремень, собака спряталась в будке. А Славка как стоял, так и стоит. Ноги трясутся, сердце прыгает.

– Как же ты так, Слава?! – Тетя Вера обняла его, дрожащего. – Укусил? Нет? Покажи ногу. Нет. А брюки зашьем, не горюй. Сиди в будке! – крикнула она и обняла племянника за плечи, приласкала.

Он уткнулся ей в грудь, теплую, как у мамы, и дрожь стала быстро гаснуть, таять.

– Я же ему кость только что кинула, ты же видел!

– Какую кость?

– Обыкновенную. Сидеть! Сейчас отстегаю тебя за милую душу! Пойдем в хату. Компотику выпьешь – легче станет.

Холодный абрикосовый компот быстро снял дрожь, но горечь на душе осталась.

– Тю! Ты сдурел, Славка?! – удивились деревенские друзья, когда он, барахтаясь в барашках теплого моря, рассказал им о злом Шарике. – Да он за кость на мать родную бросится. Собака ведь!

Долго-долго отношения с Шариком не налаживались: они смотрели друг на друга с недоверием несколько дней. До случая с Рексом.

Пришел дядя Ваня, муж тети Зины, с работы после получки в хорошем настроении, веселый. Дал по такому случаю пять рублей дочери, три рубля Славке и зашутковал:

– Эх, Славка, какой ты едок! Борща миску съесть не можешь. Вот, помню, я в твои годы…

А в Славкины годы он уже работал то там, то сям. И, чтобы ему больше платили, есть нужно было о-го-ого сколько – так издавна оценивали на Руси работника.

– Помню, борща миску слопаешь, да еще миску помидоров с огурцами, а потом крынку молока. А в той крынке – таких кружки три.

– Ну и что? – дернуло Славку за язык. – И я могу тарелку борща съесть и три кружки молока выпить, подумаешь!

– Кишка тонка! – не поверил дядя Ваня.

– А вот и не тонка! Сказал съем, значит, съем! – Славку уж совсем разозлило это недоверие к своему желудку.

– Зина, налей-ка этому доброму молодцу тарелку борща. Посмотрим, на что он способен.

– Я еще и больше могу, подумаешь! – буркнул Славка, хотя страшок пробежал по его кишкам: тарелки у них были здоровенные, а кружки – чуть не с пол-литра.

– Наливай, Зина! – загорелся бывший батрачонок, но тут и Славка вошел в азарт: «Неужели я не съем эту тарелку борща?!»

Старт был дан. Сестра Люда и бабушка были вроде как зрители, тетя Зина судьей, хотя симпатии ее были на Славкиной стороне: борща она налила не до синей каемочки. Славка мысленно поблагодарил тетушку и стал спокойно хлебать борщ по-азовски. А что это за вкуснятина такая, знают только те, кто ел его. Но подвел Славку не борщ, а скорее всего – хлеб. Дядя Ваня каждый вечер приносил из пекарни три буханки горячего белого южного хлеба, и Славка позабыл, что такого хлеба можно съесть очень много.

Четыре кусмана хлеба и тарелку борща как ни в чем не бывало съел он, возгордился явным успехом в первом раунде, а дядя Ваня погрустнел, но не сдался:

– Молоко наливай!

Тетя Зина налила молоко в кружку не до синей линии (у них на всей посуде были синие линии по краю), Славка проглотил его уверенно и, жадно посматривая на хлеб, сказал:

– Наливайте еще!

Если бы он ел борщ без хлеба, может быть, и выиграл бы. Но куски-то они режут – во! Раз-два – и полбуханки. Ну и что, что теплый, тает во рту – кишки-то он все равно занимает. Вот этого и не учел Славка.

Глотнул он из третьей кружки пару раз и вдруг почувствовал, что весь его хлеб, борщ и молоко назад возвращаются.

– Ой! Не могу! – крикнул он и так страшно вылупил глаза, что все, кто был рядом (даже Белка, тети-Зинина кошка, и корова ее Буренка, подсматривающая за ними из сарая, только что подоенная), крикнули в один голос:

– В туалет, Слава! «Мяу! Мяу! Му-у! Молодец!»

И он кинулся в туалет. А там узкая тропка, и злой Рекс глаза таращит и рычит, как дикий зверь: «Не прропущу!»

Славка, шатаясь, на тропку узкую попасть не может и чует: всё, нет сил больше удержать в животе ни хлеб, ни борщ, ни молоко, ни тети-Верин компот! (Вот еще что помешало ему одержать чистую победу: он час назад две кружки компота выпил после моря.) Остановился Славка перед рычащим Рексом, повернулся, пошел назад, шатаясь, – крепко опьянел он от такой обжираловки.

– Слава, Слава! – кричат ему все.

А он ничего не слышит, ничего не видит, только кружка с недопитым молоком маячит перед глазами и Рекс фырчит за спиной. Встал. Куда деваться?

– Ой! – схватился он за рот.

Но тут тетя Зина очень даже вовремя крикнула:

– К Рексу! К Рексу! Не бойся!

А ему уже бояться нечего. Он развернулся, подбежал к здоровенной овчарке и прямо перед ее будкой вылил всю свою победу, не чистую правда.

И сразу стало хорошо. Приятно задрожали кишки, просветлело в голове, прояснилось в глазах. Он вздохнул и увидел прямо перед собой Рекса. Тот смотрел на него добрым взглядом умной овчарки.

Сначала Славка не понял, в чем дело, почему собака смотрит на него так по-доброму. Ему было не до этого: он хотел одержать победу – чистую.

– Налейте еще кружку! – подошел он, шатаясь, к столу.

– Да ты что, господь с тобой! – остановила его бабушка.

А Рекс, недолго думая, подчистил все за ним, и – вот что удивительно! – с тех пор перестал рычать на гостя – признал его. Славка спокойно ходил мимо него, подавал ему в старой миске еду, теребил за холку. Рекс мотал тяжелым хвостом и с благодарностью смотрел на мальчика.

Но вот что было странным в той истории: на следующий день и Шарик подобрел к нему.

Шелкови́ца – дерево тутовое, или просто тут. Но это не значит, что шелковицы растут там и тут. В Славкином Жилпоселке они не вырастут. Нежное это дерево, тепло любит, солнце, яркие краски. Зачем ему это все нужно? Очень просто!

Корни шелковицы впитывают теплые соки южной земли, чтобы сочной созрела ягода. Ее листья глотают лучи жаркого солнца, чтобы сладкой созрела ягода. Могучую крону пронизывают синие краски неба дневного, фиолетовые – вечернего, черные, с яркими метками – ночного, жгуче-бардовые – позднего заката, нежно-румяные – раннего восхода. Шуршит листва под южным ленивым ветром, фотографирует, запоминает краски земли, неба и далеких звезд, чтобы передать богатства мира плодам шелковицы.

Если, конечно, просто сорвать плод шелковицы, ягодку с небольшую клубнику и такой же клубничной формы, только вкуса медового, приторного и терпкого одновременно, и съесть ее, то можно толком и не понять, зачем шелковице нужны все цвета радуги, причем самые яркие.