Корнелия Функе - Повелитель драконов. Перо грифона

– Прекрати строить из себя невесть что, Магура!

Птица с оранжевым хохолком на макушке, так непочтительно перебившая павлина, славилась задиристостью. Это был удод. Он говорил на правильном английском, хотя и с сильным индийским акцентом, так что Мухоножке не пришлось переводить его слова. Бен уже не раз сталкивался с тем, что звери в присутствии сказочных существ начинали разговаривать на человеческих языках.

– Дракон столько же птица, сколько и змея, о махараджа чванливости! – насмешливо продолжил удод. – И потом, твой господин и повелитель, насколько я знаю, последний раз показывался в этом храме семьсот лет назад. Не говоря уж о том, что храм никогда не был посвящен одному Гаруде. Лично ему принадлежит здесь только одна ниша, которую, согласись, не так-то просто отыскать. Все остальное, – удод обвел клювом развалины, – посвящено Кришне. Что вполне естественно, на мой взгляд, ведь твой господин и повелитель всего лишь его ездовая птица!

У павлина перья встали дыбом от такой наглости. Каждый переливчатый глаз великолепного хвоста, казалось, изрыгал огонь. Но удод, не смущаясь, выкрикнул ему в лицо свое «упуп-упупуп!» – клич, за который он получил латинское имя Upupa epops. Павлин с видом оскорбленного величия скрылся среди колонн, волоча хвост, словно шлейф. С удодами шутки плохи, хотя они намного меньше павлинов. Достаточно посмотреть, как они протыкают добычу длинным острым клювом или прихлопывают камнем.

Бен молчал. И лишь когда удод замолк, он медленно вышел на середину храмового двора. Тысячи птичьих глаз глядели на него с полуразвалившихся стен и башен.

– Удод прав! – объявил он им. – Драконы считают себя родственниками как птиц, так и змей. А также и всех млекопитающих. И морских рыб. Дракон – воплощение жизни. Во всем ее многообразии! И никому из вас он и перышка на голове не тронет.

Удод снова издал свое «упуп-упупуп» и вспорхнул на обломок колонны в шаге от Бена. Мухоножка при виде длинного клюва с трудом удержался, чтобы не спрятаться в карман к Барнабасу.

– Дружба человека и дракона! Не то чтобы такое встречалось на каждом шагу… – Удод расправил свой хохолок и смерил Бена холодным птичьим взглядом. – Какой помощи вы здесь ищете? Вы ведь здесь не из праздного любопытства?

– А по какой причине, позволь спросить, люди обычно сюда приходят? – Барнабас встал рядом с Беном.

– Змеиные укусы. – Удод поймал на лету муху. – Ваши сородичи почему-то считают, что если сбросить змею в глиняном горшке со стены храма, это поможет от яда. Не очень умно, если хотите знать мое мнение.

Он завершил свою речь насмешливым «упупуп», подхваченным множеством птичьих голосов. Бену казалось, что он кожей чувствует взгляды бесчисленных глаз. Круглых черных глаз, так не похожих на его собственные. «Интересно, – подумал он, – с какими просьбами птицы прилетают к Гаруде? Похожи они на те, с которыми люди обращаются к своим богам?»

Барнабас откашлялся. Не так-то просто быть услышанным в этом птичьем гомоне!

– Я знаю, многие из вас прилетели сюда из очень дальних краев! – громко сказал он. – Не встречались ли кому-нибудь из присутствующих грифоны?

Наступила такая тишина, словно все смотревшие на них птицы вдруг окаменели.

Но вот одна вспорхнула и села рядом с удодом. У нее был такой же длинный клюв, но оперение куда более пестрое, зеленое с оранжевым и голубоватым отливом.

– Зеленая щурка, – прошептал Мухоножка Бену. – Доверять ее словам не стоит. Эти птицы известны тем, что обожают сочинять небылицы.

Зеленая щурка не говорила по-английски.

– Моя троюродная сестра, – перевел Мухоножка возбужденное чириканье, – на днях видела целую стаю грифонов!

– Да ну? – насмешливо переспросила птица с ярко-бирюзовыми крыльями. – О король всех пернатых лгунишек, где же это ей так повезло?

– Бенгальская сизоворонка, – шепнул Мухоножка. Бен и не знал, что гомункулус так хорошо разбирается в птицах. С другой стороны, в чем только Мухоножка не разбирался… Когда они с Беном гуляли по лесам Мимамейдра, гомункулус мог назвать по имени любую букашку.

– Тут недалеко, – пропищала щурка. – У храма Махавишну.

Сизоворонка презрительно свистнула:

– Клянусь когтями Гаруды! Да, живет там стая оголодавших стервятников. Но грифоны – это же просто сказка. Их выдумали люди, которые орла ото льва отличить не могут!

Щурка зачирикала с такой скоростью, что Мухоножка бросил попытки перевода. К тому же удод так пристально его рассматривал, что бедный гомункулус никак не мог сосредоточиться.

– Эй, ты, человекообразный паучонок! – проскрипел он, когда Мухоножка, не выдержав, ответил ему сердитым взглядом. – Ты наверняка очень вкусная букашка! Кто ты такой? Потомок Апасмары?

Мухоножка побледнел. Апасмара… Как смеет этот длинноклювый сравнивать его с карликом, считавшимся воплощением глупости!

– Нет уж, позвольте! – воскликнул он на такой высокой ноте, что собственный голос отозвался у него в ушах пронзительным птичьим криком. – Я гомункулус! И нет, мы совсем не вкусные! – добавил он на безукоризненном хинди, чтобы показать свою образованность. – Более того, мы весьма и весьма ядовиты!

– Что ты сказал? – шепотом переспросил Бен.

– Ничего. – Мухоножка скрестил руки на узкой груди. – Просто мне надоело слушать птичьи глупости!

– И все же я был бы очень тебе благодарен за дальнейший перевод, многочтимый гомункулус! – обратился к нему Барнабас. – Мне кажется, сизоворонка собирается еще что-то сказать.

Если так, то пока она выдерживала паузу, подогревая интерес. Сизоворонка ткнула острым клювом в камень, на котором сидела, вытащила отчаянно извивающееся насекомое и не спеша, с удовольствием втянула внутрь бесчисленные ножки. Потом сглотнула, удовлетворенно закурлыкала и обрушила на Бена целый шквал непонятных звуков.

– Она говорит, что знает одну попугаиху, которая встречала грифонов, – перевел Мухоножка. – Это красный лори, она удрала от птицелова. Тут вообще, видимо, много беглецов из вольер и клеток.

– А как нам найти эту попугаиху? – поинтересовался Барнабас.

Сизоворонка показала клювом на ворота, ведущие внутрь храма. Темнота за ними была густой и непроницаемой, как оперение двух дронго, сидевших неподалеку: они отливали иссиня-черным, будто кто-то макнул их вместе с длиннющими хвостами в чернильницу. Мухоножке эта темнота очень не нравилась, но он по опыту знал, что такие ворота притягивают его юного хозяина как магнитом.