Любовь Чабина - Сказки-притчи для детей и не только

Иван как вкопанный остановился, потом развернулся и быстро-быстро побежал Философу память возвращать:

– Обеты-то не соблюдаем! Мы же не можем тут долго жить!

– Да я жениться уж подумываю. Деньги мужики дадут – на храм и твоей доли хватит.

– А жену свою искать не будешь? А сына забыл?

– Как я её найду? Сына, может, и нет вовсе, – понурился Философ.

– Какая жена? Какой сын? Ах ты, подлец!!! – звонкая пощёчина крали довершила начатое Иваном.

Вскоре друзья, пожав на прощание не один десяток мозолистых рук, покинули посёлок.

Дорога пыльной лентой вилась под ногами, идти было легко, но как-то грустно – изменились они, пока жили сладко.

Наконец Иван спросил:

– Что дальше в книге?

– Как обычно, одни неприятности, – буркнул Философ и отказался читать, – сам смотри, если интересно!

Открыл Иван оглавление и захохотал:

– После ступени отказа от злословия и клеветы надо отказаться, во-первых, от болтовни, полюбив молчание, потом от лжи (а не то пощёчину влепят!), от лени и уныния, а ещё от чревоугодия и блуда! И сребролюбия! А ещё нестяжание полюбить надо! А потом говорится о нечувствии, которое от сладкой жизни появляется, и о многоспании. Прикинь, девять ступеней за плечами, стоило только от сладкой жизни в посёлке отказаться! Там ещё про тщеславие и гордость есть – мы же тоже от этого ушли сейчас. То есть уже одиннадцать ступеней за один раз перепрыгнули!

– Что-то легко всё у тебя получается. Так рассуждать – так все ступеньки во всём могут одолеваться. Хотя… Сладкая жизнь эти ступеньки преодолеть не позволит. Зря люди к удовольствиям и лёгкой жизни так стремятся – погубят они любого. Лучше скромно жить, – Философ был непривычно серьёзен. – Знаешь, Иван, я понял, что книжкой этой мы как-то не так пользуемся. Надо сначала одну ступень во всём находить и преодолевать, потом – вторую и так далее.

– Эдак нам всю жизнь придётся взбираться по этой «Лествице»! В результате мы сможем стать святыми, потом помереть и на небе оказаться? – Иван насмешливо посмотрел на Философа, а тот, не обращая внимания на иронию, спросил, как ответил:

– Может, там и живёт Правда? Ты же не случайно её Святой Правдой называл. Может, эта «Лествица» к небу ведёт? В смысле – к Богу? Он – Святая Правда?

– Но не только же на небесах Правда есть – она и здесь, на земле обязательно должна быть! И «Лествица» ведёт к ней, даже если мы неправильно живём. Близко где-то уже она! И жена твоя тоже близко! Сердцем чую!

– С чего ты решил, что книжка меня к жене приведёт?

– Любви разлука не помеха, любовь всегда сердца соединяет! Это, кстати, тоже проявление Правды!

– Это же в сказках, – Философ обречённо махнул рукой, а Иван торжественно завершил свою речь:

– Если есть Правда на земле – найдётся супруга твоя! А Правда есть! Матушка мне про это говорила, когда книгу давала.

– Дальше что в твоей книге?

– Ступень двадцатая: «О бдении телесном: как мы через него достигаем духовного и как должно оное проходить», – выразительно зачитал Иван и пояснил: – Духовное – это уже совсем к Правде близко!

– И к городу, кстати, тоже, – повеселев, продолжил Философ. И верно, уже виднелись первые дома.

Прыгнул Коля из ступы, глаза зажмурив, и летит, ожидая удара о землю:

– Пожалей меня, Земля-Матушка! Господи, спаси и сохрани!

Ух! Посадка для Коли оказалась неожиданно мягкой – прямо в стог сена упал! Выбрался, отряхнулся и пошёл, доверившись дороге, убегавшей за пригорок. Шёл-шёл, притомился, устал.

Дай, думает, отдохну чуток. Вот родник, вот берёзка – все условия!

Только попил студёной водички, только умылся, услышал вдруг:

– Во поле берёза стояла, во поле кудрявая стояла!

Кто-то беспощадно драл горло, неимоверно перевирая мелодию. Вскоре показался и обладатель громогласного баса. Он ехал, управляя огромной печкой.

– Емеля! Ты ли это? – Коля выбежал на дорогу.

– Тпру!!! Куда встал? А если б я задавил тебя?

– Подвези, Емеля, я и мечтать не мог на печи покататься!

– Садись, коли так! А откуда ты меня знаешь?

– Про тебя все знают: и как щуку ты поймал, и как на царской дочери женился!

– Надо ж, а я и не ведал! – Емеля довольно улыбнулся. – А давай ко мне в гости!

И не дожидаясь ответа, скомандовал:

– По щучьему велению, по моему хотению, ступай, печь, домой.

Печь, недовольно пыхнув дымом, медленно развернулась и продолжила движение прямо по бездорожью.

Вскоре показалась деревня: домики чумазые, крыши растрёпанные, мужики пьяные, бабы визгливые, девки раскрашенные, парни ленивые, дети непослушные… В огородах вместо картошки бурьян растёт, на дорогах мусор валяется.

– Как вы тут живёте?

– Как придётся!

– Бездельничаете все, что ли? В ад попасть не боитесь?

– Не-а, какой ад – нас в него не пустят!

– Почему?

– Наша деревня знаешь, как называется? Неосуждайка! Мы сами никого не судим, и судимы потому не будем! А грехов у нас, ты прав, видимо-невидимо!

– А как царёва дочь с тобой жить тут умудряется?

– Вот именно «умудряется» – каждую минуту всё мудрее и мудрее становится, на нас глядючи! Вот и она, моя Несмеяночка!

Печь вошла в расступившиеся стены избы и встала на место. Подбежала писаная красавица, помогла Емеле с Николаем с печи спуститься, за стол пригласила. В избе – чисто, красиво, в углу иконы, а перед ними лампадка теплится.

За столом хозяйка поведала Коле о своём житье-бытье:

– Я, когда во дворце жила, шибко была капризная. Ничего мне не нравилось, всё я перепробовала. Ску-у-ушно стало, тоскливо. Психологи сказали, что у меня депрессия и назначили смехотерапию. Царь-батюшка и кликнул клич: «Кто рассмешит, тот на ней и женится!»

Женихи пошли – клоун за клоуном, жулик за жуликом, прохиндей за прохиндеем! Смотрю я на них, и всё тоскливее мне становится. Плачу от грусти-печали, остановиться не могу! Вижу ведь, что всем им на меня наплевать, что им только полцарства нашего надо. А тут вдруг Емеля приезжает, да так посмотрел! На меня посмотрел, слышишь, а не на карту государства нашего! Я аж засмеялась от радости!

Он у меня, хоть и лентяй, да добрый, отзывчивый. Тут, почитай, вся деревня такая – ты на мусор шибко-то не смотри, главное у них в сердце спрятано. Они добрые, ни перед кем не гордятся, во всех хорошее только и видят, никого не осуждают, зла ни на кого держать не умеют. А из-за грехов своих они и в этой жизни с утра до ночи порой маются и никого, кроме себя, не винят при этом.

Я одна нет-нет да и разворчусь на Емелюшку своего, когда намусорит порой. Мелкий мусор по щучьему велению не убирается, а я к венику не приучена. Вот и ругаюсь! А потом как вспомню, что я хуже, избалованнее их всех, а сама других сужу, так и заплачу горькими слезами.