Майкл Бенсон - Космическая Одиссея 2001. Как Стэнли Кубрик и Артур Кларк создавали культовый фильм

Прямо накануне записи Норт испытал дестабилизирующий физический коллапс. Наблюдая за тем, как собирается оркестр в Denham Film Studios утром 15 января 1968 года, Де Вильде и Кубрик были потрясены, увидев композитора в кресле-каталке. «Его привезли в ужасном состоянии. Мы с Кубриком были ошеломлены происходящим», – вспоминает Де Вильде. Генри Брант занят дирижерское место, и запись началась.

«Я присутствовала во время музыкальной записи и видела, что Кубрик доволен, он очень хвалил композиции, не было никакого напряжения», – сказала Анна. У ее мужа остались похожие впечатления от записи. «Он сделал несколько хороших предложений касательно музыки, – вспоминал он. – Я посчитал, что все продвигается прекрасно, видя его участие и интерес».

Де Вильде по-другому понял реакцию Кубрика. «Мы переглянулись, и мне стало ясно, что это никогда никуда не пойдет», – сказал он. Брант тоже осознал, что дело не ладится. Он вспоминал, как режиссер послушал открывающие ноты композиции Норта – вероятно, часть, предназначенную на смену музыки Штрауса «Так говорил Заратустра». «Это великолепный отрывок, удивительно красивое звучание, но оно не подходит моей картине», – сообщил режиссер. Заметка одного из участников оркестра говорит напрямую: «Стэнли совсем не в восторге, но мне нравится!» Заканчивая эту траекторию, Кон Педерсон запомнил, что Кубрик вернулся в студию со словами: «Полный отстой».

По прошествии двух дней Норт наконец смог отдохнуть, ожидая завершения второй и третьей части фильма, чтобы продолжить работу. Прошло больше недели, и от режиссера ничего не было слышно. Более того, композитор не мог связаться с ним напрямую – вместо этого приходилось передавать сообщения через ассистента. В них он убеждал Кубрика, что его нездоровье было временным, и он готов продолжать работу, находясь под наблюдением врача. Наконец, он получил ответ: новая музыка не потребуется. Остаток фильма будет «озвучен дыханием».

Рукописные пометки Норта, которые он приготовил в середине января для беседы со своим агентом, выглядят как сводки с места происшествия: «Выполнил свои обязанности – записал больше 40 минут музыки – почти покалечил себя – одобрил, потом передумал». Композитор велел своему агенту связаться с Робертом О’Брайаном, чтобы тот повлиял на ситуацию.

Много лет спустя Кубрик подтвердил, что агент Норта действительно позвонил президенту MGM, сообщив, что «если я не воспользуюсь композициями его клиента, фильм не будет выпущен. Но в тот момент, как и всегда, Роберт поверил в меня. Он прекрасный человек и руководитель, который был способен вызывать искреннюю преданность у тех, кто создавал кино под его началом». В интервью французскому кинокритику Мишелю Сима, Кубрик дал исчерпывающее объяснение работе Норта:

«Хотя мы очень подробно прошлись по каждому эпизоду картины, и он слышал временные треки Штрауса, Лигети, Хачатуряна и согласился с тем, что они прекрасно соответствовали выбранным местам, он все же написал музыку, которая не могла быть более чужеродной и к музыке, которую мы послушали, и, что гораздо более серьезно, к самому фильму. Учитывая, что премьера должна была состояться совсем скоро, у меня не было времени даже обдумать написание другого саундтрека. Не знаю, что бы я делал, если бы заранее не выбрал музыку для временного варианта».

Было ли это неискренне? Анна Хельген-Норт была уверена, что с самого начала таков был план режиссера. «На протяжении всех этих месяцев он пытался получить права на использование своих временных треков и зачем-то добился еще и музыки от Алекса. Думаю, это несправедливо». В конечном счете, режиссеру удалось получить права, и «Алексу об этом не сообщили. Мы решили посмотреть фильм в Нью-Йорке и были очень удивлены, что его музыка не прозвучала – ни одной его ноты не было в фильме».

Однако один случай, произошедший в январе 1968 года, развеивает ее категоричность. Прибыв на одну из ночных дискуссий в дом Кубриков, Кэнтвелл обнаружил Кубрика нехарактерно подавленным. Пока они сооружали сэндвичи, «Кубрик был в своих мыслях» – вспоминает он. «Потом он признался, что столкнулся с серьезной проблемой. Он сказал: «Мне пришлось уволить своего четвертого композитора. Я начинаю с самого начала, с нуля». Затем «Что можно сделать, кого пригласить в оставшееся у нас время? Я даже думаю, не связаться ли мне с The Beatles?»

На этот вопрос – риторический, но, очевидно, представленный на рассмотрение собеседника – Кэнтвелл «немного обдумал это и озвучил свое честное мнение: “Нет, оно того не стоит”».

Нет причин предполагать, что идея Кубрика была чем-то большим, чем соломинка, за которую он схватился на секунду. Как бы то ни было, Кэнтвелл был поражен приземленностью ситуации. «Единственное чувство, которое выразил Стэнли – глубокое разочарование. Для него эта проблема не была чем-то, о чем следовало сокрушаться; ее следовало разрешить, она не могла ослабить фильм. И Стэнли был одновременно в печали, встревоженности, сожалении и адреналине из разряда “Какой курс теперь держать?” Все это смешалось. Будучи сдержанным, он при этом выразил большой набор чувств».

В продолжающемся этапе по улучшению эпизода «Звездные врата» Кубрик в сентябре решил, что ему необходимо больше кадров воздушной съемки, чтобы усилить материал, который Эндрю снял в Шотландии. Он связался с кинематографистом Робертом Гаффни, который прилетел в Лондон 27 сентября как раз вовремя, чтобы застать режиссера за съемками подкидывания костей на чистом воздухе. Режиссер позвал его в свой кабинет и показал ему книгу с иллюстрациями юго-западных пустынных пейзажей. «Я хочу ввести кадры из Долины монументов, снятые на максимально низкой высоте», – сказал он. От ответа на вопрос, для какого эпизода предназначалась эта съемка, Кубрик, как обычно, загадочно уклонился.

К 10 октября Гаффни уже был неподалеку от города Пейдж в Аризоне, имея при себе арендованную камеру Panaflex и огромный запас пленки. Он решил, что небольшой самолет Cessna станет лучшей съемочной площадкой, чем вертолет, и собственноручно закрепил камеры под крылом, чтобы пропеллер не попал в кадр. Гаффни и его пилот обнаружили посадочную полосу рядом с заправкой и мотелем неподалеку от Долины. Козы и мулы спокойно бродили по округе. Как и с кадрами для «Зари человечества», снимать следовало только ранним утром и поздним вечером. В первый день, когда они загрузили пленку и вылетели к Монументам, Гаффни отметил, что ветер совсем отсутствует.

Однако как только они приблизились к вершине ближайшей горы, самолет встретил порыв сильнейшего ветра, который задрал нос самолета к верху. Летя вертикально вверх и теряя скорость, пилот боролся с трясущейся ручкой управления и кричал: «Я знал, что ты меня когда-нибудь убьешь, ублюдок!»