Фаина Раневская - «Моя единственная любовь». Главная тайна великой актрисы

Из-за двери донесся уже знакомый голос, сообщавший, что они «…эта… дровов принесли немного». Я даже не сразу поняла:

– Чего принесли?

– Дровы, печку чтоб натопить. Не бойтесь.

Открыла и с изумлением увидела столько «дровов», что и в келью не поместятся. Бойцы так не думали, один встал на табуретку и поправил неловко, по-женски прилаженную трубу, после чего печка больше не дымила, другой что-то приладил в двери. Третий в это время превратил гору наколотых поленьев в аккуратную поленницу в углу нашей кельи.

Я попыталась их чем-то угостить, предложить чаю, но бойцы смущенно отказались, мол, и без того уже задержались, командиром сказано, чтоб сразу на вокзал, отправляются дальше. Им пора.

Провожая их до выхода из нашей обители, я зачем-то поинтересовалась, как зовут командира. Так не бывает, но ответили:

– Горчаков Никита Ляксандрыч.

– Хороший командир?

– Ага… Наш, не барчук.

Глядя вслед удалявшимся бегом трем фигурам, я расплакалась. Невезение продолжалось. Я была весь вечер в двух шагах от Никиты Горчакова, но не смогла его узнать. «Не барчук»… Знали бы, какой он «не барчук»! Подумалось, что даже к лучшему, что я не узнала младшего брата моего Андрея. Кто знает, как отнесся бы Никита к сообщению, что перед ним пусть и непонятно какая, но жена старшего брата – белого офицера?

Что за жизнь наступила, если нельзя признаться в своем родстве с хорошим человеком? Что или кто так переворошил Россию, все взбаламутил, исковеркал все взаимоотношения, все сломал? Построят ли новый мир и что это будет за мир?

Я не знала, что наступила не жизнь и даже не выживание, наступил полный мрак, который позже назвали светом нового Крыма. Не знала, что еще не раз пожалею, что не бросилась догонять бойцов и разыскивать Никиту Горчакова в надежде на его помощь. Хотя, если он последователь Бакунина, то о какой помощи можно было просить?

На следующий день случился еще один кошмар.

И. пришла на репетицию в таком состоянии, что мы долго не могли привести ее в чувство. Она пила воду, пыталась что-то сказать, но снова и снова заливалась слезами. Незадолго до этого мы слышали выстрелы и теперь решили, что И. просто едва не попала под пули, потому не может произнести и двух слов. Но все оказалось куда хуже.

Будучи, наконец, в состоянии что-то вымолвить, она рассказала, что перед репетицией забежала на минутку к подруге в госпиталь, чтобы отдать какую-то мелочь, а там… Красные расстреляли раненых. Всех без разбора, даже безногих.

Пожалев И., какой-то боец просто вытолкнул ее за дверь, посоветовав идти как можно дальше и быстрей. Подруга И. погибла вместе с ранеными, поскольку лечить белых тоже преступление.

Я плюхнулась на стул и долго сидела, уставившись в одну точку. Это был Машин госпиталь, останься она в Симферополе, могла сегодня погибнуть. Как хорошо, что они с Андреем уехали! Эта фраза: «Как хорошо, что они уехали!» стала для меня молитвенной. К ней добавлялась еще одна: «Только бы с Павлой Леонтьевной, Ирой и Татой ничего не случилось!».

Теперь оставалось ждать возвращения Павлы Леонтьевны, Иры и Таты, а потом сообщения от Маши.

Но через два дня новый слух: расстреляли еще три сотни человек, в основном военных и армейских чиновников. И снова берег Салгира (как из него теперь брать воду?!), испоганенный сад Крымтаева и еврейское кладбище.

Я тоже принялась мародерствовать по-своему.

Поняв, что обитательницы монастыря в него не вернутся, отправилась на поиски чего-нибудь полезного. В одной из кладовок (дверь уже была взломана до меня) нашла большую бутыль с лампадным маслом, почему-то она не привлекла ничьего внимания, притащила в нашу келью. Лампадки, конечно, не самое яркое освещение, но когда нет ничего другого, вполне годились. Павла Леонтьевна и Тата молились Богу, чтобы тот не наказывал за такое кощунство – освещение кельи лампадками, думаю, они не будут наказаны.

Все остальное разворовали до меня, даже большие церковные книги – явно на растопку. Нам хватало прокламаций.

Я сходила на квартиру к Маше, но дом был занят какой-то организацией. Внутрь меня не пустили, а добиваться я не стала, чтобы не оказаться совсем в другом доме. Горько пожалев, что не забрала все, что оставалось, я ушла не солоно хлебавши.

Больше всего жалела даже не оставшихся в буфете и в кухне продуктов, не теплых вещей, сейчас очень пригодившихся даже не нам самим, но для обмена на рынке, а альбом с фотографиями. Там Андрей с Полиной.

Вспомнив об обещании Маши прислать свой новый адрес, я рискнула отправиться в тот дом еще раз.

Начальница заведения была крайне недоверчива. Мой почти слезный рассказ о том, что моя сестра работала в этом доме горничной и была хозяевами чуть не силой увезена заграницу еще до эвакуации, но обещала прислать свой новый адрес, ее насторожил. Следующие полчаса я разыгрывала трагикомедию, описывая, какая у моей сестры была хорошая хозяйка, как она играла на рояле, как едва не пострадала при белых, потому, что помогала красным, пока те были в Симферополе, в ее доме жил комиссар Т.

Это была правда и неправда одновременно. Маша не помогала красным, просто ее предыдущая прислуга Лиза влюбилась в комиссара Т. и действительно привела его жить к себе в комнатку. Комиссар оказался вежливый и воспитанный, его присутствие уберегло Машу от экспроприации квартиры и выселения. Красные тогда продержались недолго, уходя, комиссар Т. забрал с собой и Лизу.

Начальствующая дама вопросительно посмотрела на своего помощника, тот кивнул, мол, такое было.

На вопрос, чего я хочу, поинтересовалась, не было ли сообщения от Маши, которая обещала дать свой новый адрес. Я уже жалела, что ввязалась в эту смертельно опасную игру, понимала, что играю с огнем, но просто взять и сбежать теперь уже не могла – догнали бы и… Павла Леонтьевна всегда учила, что роль надо играть до конца. Главное не запутаться и не переиграть, стоит ей в чем-то усомниться, и я до завтра не доживу. Вернее, дожить могу, только не здесь.

На мое счастье у начальницы не было желания слушать мою исповедь, она недовольно поморщилась:

– Забери вещи своей сестры. Они там, в углу сложены.

Я забрала не только кое-какие вещи Глафиры, но и альбом с фотографиями. Но у дамы возникли новые сомнения. Она поинтересовалась, где я работаю. Вот тут мне играть не пришлось, с гордостью ответила, что служу в театре.

– А почему сестра горничная?

Я кожей почувствовала холодную сталь револьвера… Надо же так глупо запутаться! Пришлось рассказать о встрече с Машей и разбитом носе, только одного не уточняла, что Маша и есть владелица квартиры и дворянка, бежавшая за границу.

Наконец, меня отпустили, я вышла на улицу, клянясь больше никогда не интересоваться Машиным новым адресом.