Михаил Бейлькин - Секс в кино и литературе

Взаимоотношения с внеземным разумом неожиданно приобрели эротический и в то же время драматичный характер. Океан выступил в роли идеального сводника. Он стал поставлять землянам любовниц или любовников, максимально соответствующих их сексуальным предпочтениям. Но тут случилось нечто парадоксальное: каждый, кто получил столь роскошный дар, не слишком-то обрадовался ему. Все прятали своих «гостей» друг от друга и, улучив момент, отправляли их в ракетах в космос. Это не помогало, так как точный дубликат «гостя», как ни в чём не бывало, заново ждал каждого из них на следующее же утро. Драматизм происходящего заключался в том, что эксперимент с «гостями» сделал явными девиации землян, хотя до этого все они считали себя вполне нормальными людьми.

«— Нормальный человек… Что это такое — нормальный человек? — рассуждает Снаут . — Тот, кто никогда не сделал ничего мерзкого. Но наверняка ли он об этом не думал? У кого не было когда-нибудь такого сна? Бреда? Подумай о фетишисте, который влюбился, ну, скажем, в грязный лоскут; который, рискуя шкурой, добывает мольбами и угрозами этот свой драгоценный омерзительный лоскут… Это, должно быть, забавно, а? Который одновременно стыдится предмета своего вожделения и сходит по нему с ума, и готов отдать за него жизнь, поднявшись, быть может, до чувств Ромео к Джульетте. Ну, а теперь вообрази себе, что неожиданно, среди бела дня, в окружении других людей встречаешь это, воплощённое в плоть и кровь, прикованное к тебе, неистребимое…».

Слова Снаута проливают свет на самоубийство Гибаряна. Судя по ожившему образу его эротических желаний, он был педофилом. Такие люди обычно неуверенны в себе. «Несмотря на мужественную наружность, я ужасно робок» , — признаётся Гумберт, герой романа Набокова «Лолита». С взрослыми женщинами Гибарян чувствовал себя неуютно и неловко; душевный комфорт он испытывал, общаясь лишь с неполовозрелыми девочками.

Мало того, неуверенность в себе, выходя за рамки сексуальной сферы, мешала его контактам с окружающими, отравляла существование в быту. В подобных ситуациях люди часто прибегают к гиперкомпенсации — способу психологической защиты, когда какой-то недостаток путём тренировок переходит в свою противоположность и становится сильной чертой личности. Так, вопреки своей робости, Гибарян стал «космическим волком», воплощением мужества. Он и в сексе, наверное, играл роль «крутого» любовника. Но всё это лишь видимость; по-настоящему любить женщину он не мог. Тут они с Гумбертом схожи, как близнецы. В остальном же их психосексуальные свойства существенно различаются.

Герой «Лолиты» обречён на страсть к неполовозрелым девочкам из-за особенностей своей нервной системы. Они-то и сделали его способным на импринтинг — «запечатление» (от английского imprint — «отпечатывать», «запечатлевать»). Так называют особо стойкое избирательное сродство с внешним стимулом, возникающее в критическом периоде психического становления. В детстве Гумберт пережил страстную любовь к девочке, и это определило его сексуальные предпочтения на всю дальнейшую жизнь. Застряв в своей сексуальной нестандартности, он, по возможности, не отказывает себе в её удовлетворении. Заполучив Лолиту, он растлил девочку. Гумберт сознаётся, что « разбил её жизнь» , а заодно и свою собственную. Ведь дожив до 37-ми лет он, вопреки своей образованности, утончённости, светским манерам, знанию языков и артистической внешности, в сущности, — всё ещё безответственный подросток.

В отличие от него, Гибарян никогда не решился бы не только реализовать свою педофилию, но даже подумать об этом. Выбрав столь героическую профессию, он стремился застраховаться от любых соблазнов: в космосе малолетних девочек не бывает. Всё шло хорошо, пока учёный не оказался на Солярисе. Здесь его скрытая (латентная) педофилия стала явной и осознанной им самим. По-видимому, впервые в жизни Гибарян осознал и тот факт, что в основе его научных и космических достижений лежат постоянные сомнения в собственных мужских достоинствах, тщательно скрываемая слабость характера, вечный самообман.

Не только Гибаряна, но и его коллег охватило вдруг чувство собственной неполноценности. По мнению Снаута, даже извечная мечта об инопланетных контактах зиждется всё на той же слабости людей и их неуверенности в себе:

«Мы отправляемся в космос, приготовленные ко всему, то есть к одиночеству, борьбе, страданиям и смерти. Из скромности мы не говорим об этом вслух, но думаем про себя, что мы великолепны. А на самом деле нам нужно зеркало. Мы хотим найти собственный идеализированный образ. Между тем по ту сторону есть что-то, чего мы не принимаем, от чего защищаемся. Мы принесли с Земли не только дистиллят добродетели, не только героический монумент Человека! Прилетели сюда такими, какие мы в действительности, и когда другая сторона показывает нам эту действительность — ту её часть, которую мы замалчиваем, — не можем с этим примириться. Мы добились этого контакта. Увеличенная, как под микроскопом, наша собственная чудовищная безобразность. Наше шутовство и позор!»

Словом, по Снауту, все достижения человечества, его культура, наука, этика выросли из комплекса неполноценности, якобы присущего людям. Ведь зеркало, которое льстит, нужно тому, кто нуждается в самообмане и в утешении. Во всяком случае, землян, оказавшихся на Солярисе, в и дение своего подлинного Я, повергло в мучительный стыд перед Океаном. Гибаряну это стоило жизни.

Но Снаут в своём самоуничижении не слишком-то последователен. Он задумал оправдаться перед космическим разумом, адресовав ему мысли бодрствующего, а не спящего человеческого мозга. Для этого он решил послать в Океан рентгеновское излучение, наложив на него энцефалограмму Криса. Психолог усомнился в уместности такой «рентгеновской проповеди о величии человека» , особенно если она исходит от него. Ведь он не без оснований винил себя в смерти своей жены:

«— Мы поссорились. Собственно… Я ей сказал, как говорят со зла… Забрал вещи и ушёл. Она дала мне понять… не сказала прямо… но если с кем-нибудь прожил годы, то это и не нужно… Я был уверен, что это только слова… что она испугается и не сделает этого… так ей и сказал. На другой день я вспомнил, что оставил в шкафу яды. Она знала о них. Они были мне нужны, я принёс их из лаборатории и объяснил ей тогда, как они действуют. Я испугался и хотел пойти к ней, но потом подумал, что это будет выглядеть так, будто я принял её слова всерьёз, и … оставил всё как было. На третий день я всё-таки пошёл, это не давало мне покоя. Но… когда я пришёл, она была уже мёртвой».

Ни один суд присяжных не признал бы Криса убийцей. Поэты, и в их числе Оскар Уайльд, прозорливее, когда речь идёт о садомазохизме: