Михаил Бейлькин - Секс в кино и литературе

Итак, история Кармен и Хосе — пример садомазохистской зависимости, не имеющей ничего общего с любовью. Следовательно, она не может пролить свет на проблему возможного сочетания убийства и подлинной любви.

Попробуем продолжить поиски решения этой загадки, перенесясь из Испании XIX столетия в Россию начала XX века, охваченную революцией и гражданской войной. Наша основная цель — анализ повести Бориса Лавренёва «Сорок первый». Но прежде полезно вчувствоваться в духовную атмосферу той эпохи, очень точно переданную Исааком Бабелем и Ефимом Зозулей.

Пронзительная мечта о любви и человеческом счастье — главный нерв рассказов Исаака Бабеля. Вот один из них — «Песня». Повествование ведётся от лица интеллигента, сражающегося на гражданской войне в рядах красных казаков. Он донельзя оголодал и потому не на шутку ожесточился, подзабыв свои гуманные убеждения и принципы. В селе, занятом конармией, его определили на постой к нищей вдове. Ему чудится съестное в её избе. Это лишь галлюцинации голодающего, но рассказчик верит в их реальность.

«Мне оставалось исхитриться, и вот однажды, вернувшись рано домой, до сумерек, я увидел, как хозяйка приставляла заслонку к ещё не остывшей печи. В хате пахло щами, и, может быть, в этих щах было мясо. Я услышал мясо в её щах и положил револьвер на стол, но старуха отпиралась, у неё показались судороги в лице и в чёрных пальцах, она темнела и смотрела на меня с испугом и удивительной ненавистью. Но ничто не спасло бы её, я донял бы её револьвером, кабы мне не помешал в этом Сашка Коняев, или, иначе, Сашка Христос.

Он вошёл в избу с гармоникой под мышкой, прекрасные его ноги болтались в растоптанных сапогах.

— Поиграем песни, — сказал он и поднял на меня глаза, заваленные синими сонными льдами. — Поиграем песни, — сказал Сашка, присаживаясь на лавочку, и проиграл вступление.

Задумчивое это вступление шло как бы издалека, казак оборвал его и заскучал синими глазами. Он отвернулся и, зная, чем угодить мне, начал кубанскую песню.

„Звезда полей, — запел он, — звезда полей над отчим домом, и матери моей печальная рука…“

Я любил эту песню. Сашка знал об этом <���…> потому что песни его были нужны нам: никто не видел тогда конца войне, и один Сашка устилал звоном и слезой утомительные наши пути. Кровавый след шёл по этому пути. Песня летела над нашим следом <���…> и Сашка Христос, эскадронный певец, не дозрел ещё, чтобы умереть…

Вот и в этот вечер, когда я обманулся в хозяйских щах, Сашка смирил меня полузадушенным и качающимся своим голосом.

„Звезда полей, — пел он, — звезда полей над отчим домом, и матери моей печальная рука…“

И я слушал его, растянувшись в углу на прелой подстилке. Мечта ломала мне кости, мечта трясла подо мной истлевшее сено, сквозь горячий её ливень я едва различал старуху, подпёршую рукой увядшую щёку. Уронив искусанную голову, она стояла у стены не шевелясь и не тронулась с места после того, как Сашка кончил играть. Сашка кончил и отложил гармонику в сторону, он зевнул и засмеялся, как после долгого сна, и потом, видя запустение вдовьей нашей хижины, смахнул сор с лавки и притащил ведро воды в хату

— Видишь, сердце моё, — сказала ему хозяйка, поскреблась спиной у двери и показала на меня, — вот начальник твой пришёл давеча, накричал на меня, натопал, отнял замки у моего хозяйства и оружию мне выложил… Это грех от Бога — мне оружию выкладывать: ведь я женщина…

Она снова поскреблась о дверь и стала набрасывать кожухи на сына. Сын её храпел под иконой на большой кровати, засыпанной тряпьем. Он был немой мальчик с оплывшей, раздувшейся белой головой и с гигантскими ступнями, как у взрослого мужика. Мать вытерла ему нечистый нос и вернулась к столу.

— Хозяюшка, — сказал ей тогда Сашка и тронул её за локоть, — ежели желаете, я вам внимание окажу…

Но бабка как будто не слыхала его слов.

— Никаких щей я не видала, — сказала она, подпирая щёку, — ушли они, мои щи; мне люди одну оружию показывают, а и попадётся хороший человек и посластиться бы с ним в пору, да вот такая я тошная стала, что и греху не обрадуюсь…

Она тянула унылые свои жалобы и, бормоча, отодвинула к стене немого мальчика. Сашка лёг с ней на тряпичную постель, а я попытался заснуть и стал придумывать себе сны, чтобы мне заснуть с хорошими мыслями».

В коротком шедевре Бабеля отразилась целая эпоха послереволюционной России; в нём запечатлены беды, надежды, душевные переживания и мысли людей, вовлечённых в гражданскую войну. Все устали от её зверств и тягот, но её гуманные цели не вызывают у рассказчика ни малейших сомнений. Он любит красивого и талантливого Сашку Христа. Дело не столько в певческом даре молодого казака, сколько в его особой душевной тонкости. Сашка наделён талантом эмпатии: он мгновенно настраивается на чувства окружающих людей, и, в отличие от Кармен, делает всё возможное и невозможное, чтобы утешить их, настроить на добрый лад, доставить им радость. Недаром его чуточку иронично (казаки не слишком-то жалуют миролюбцев и святых) прозвали Христом. С его приходом в нищую избу тут же оборвалась безобразная ссора её обитателей.

Красота этого человека, духовная и физическая, контрастирует с дикостью и убожеством окружающего мира, чьей жертвой он и сам стал с раннего детства. Рождённый чтобы любить, он разменивает свой редкостный талант на то, чтобы хоть как-то утешить людей, не брезгуя самыми отверженными из них. Но те, кто, подобно несчастной матери уродца, получают царственные дары Сашки Христа, возможно, обретают и его проклятие: ещё мальчишкой он заразился сифилисом.

До войны Сашка пас скот. Это занятие своей близостью к природе и отсутствием мирской суеты было ему по душе. «Все святители вышли из пастухов» , — утверждал он.

«„Сашка — святитель, — смеялся его отчим , — у богородицы сифилис захватил“. <���…> Старые мужики, какие поплоше, приходили к нему на выгон чесать языки, бабы прибегали к Сашке опоминаться от безумных мужичьих повадок и не сердились на Сашку за его любовь и его болезнь».

Рассказчику бесконечно дороги врождённая интеллигентность и благородство его полуграмотного друга. Ему очевидно, что получи Сашка образование и живи он в цивилизованной и социально обустроенной стране, его душевная красота и таланты приобрели бы ослепительный блеск. Он вполне мог бы стать и знаменитым, а уж счастливым был бы наверняка.

Мечта об этом «горячим ливнем» согревала рассказчика, «ломала кости» и сотрясала его тело на истлевшем сене. Социальная справедливость, наконец, восторжествует в России, и тогда все будут счастливы, и Сашка Христос, и безвременно состарившаяся женщина, и красноармейцы, что гибнут сейчас в боях с контрреволюцией и поляками, и сам рассказчик. Застарелый сифилис Сашки; гидроцефалия, паралич и немота сына хозяйки; её завшивленность — символы темноты, бесправия и нищеты народа. Но в стране победившей революции уже организована замечательная система всеобщего бесплатного здравоохранения, осуществляется цепь профилактических мер, охватывающих большую часть населения. Жизнь теперь станет краше и здоровее. Вырастут новые счастливые поколения, которые никогда не столкнуться со скудостью, жестокостью и темнотой прежней России. Именно об этом горячечно грезит рассказчик, слушая казачью песню, за всё это сражаются красноармейцы, Сашка Христос, он сам.