Виктор Борзенко - Марина Голуб в жизни, театре, кино. Воспоминания друзей

На следующий день Марина Голуб была в театре. И вновь её смешная, разбитная Дора садилась в поезд – «Поезд за счастьем». Её героиня, сменившая множество мужей, так и осталась у разбитого корыта.

– Еврейские мужья – это как чемодан без ручки: и нести тяжело, и бросить жалко. От них, кроме храпа, ничего, – многозначительно подытоживала Марина и, покидая сцену, кокетливо смотрела на мужчин в зале. В её игре были и гротеск, и трагикомедия, и абсурд.

Броская характерность, эксцентричность и вдруг – сдержанность, тонкость игры, загадочная недосказанность. Обаяние заражало. Главных ролей становилось всё больше. Зрители шли специально на Марину Голуб. После каждого спектакля она уносила домой охапки цветов. Но все эти радости были лишь в системе координат небольшого еврейского театра.

В какой-то момент Марина Голуб пришла к Левенбуку и сказала:

– Алик, я ухожу.

– Жалко ли мне было отпускать любимую актрису? Конечно, жалко, – это уже слова Александра Левенбука. – Но я понимал, что в «Шаломе» она не будет играть ни Шекспира, ни Брехта, ни Мольера, ни Горького. Вся лучшая мировая драматургия не для нас – у нас другой формат. Поэтому заявление я подписал без паузы.

Началось, что называется, свободное плавание. Середина 90-х. Киностудии простаивают, предложений от театральных режиссёров не поступает.

– У каждого случаются моменты поиска, – говорила актриса. – Вот я искала-искала и в середине 90-х нашла – телевидение. Некоторое время делала передачу для детей «Праздник каждый день». Сама переносила старинные народные сюжеты в наше время, сама была и Емелей, и Щукой… Потом эта передача загнулась.

И вдруг Олег Марусев предложил мне собрать команду Дома актёра для его телеигры «Пойми меня». Мы так хорошо сыграли, что Олег сказал: «А давай, ты будешь ведущей! Я в тебя верю. Пробуй!» На всю жизнь я запомнила, как Олег в трудную минуту протянул мне руку. С тех пор мое кредо – помогать людям [13].

Я попробовала, провела несколько программ и именно тогда попалась на глаза Анатолию Григорьевичу Малкину, задумавшему делать «Эх, Семёновна!». Он сказал: «Вот такая энергетика мне нужна!» Всё сошлось. Так на три года я стала ведущей передачи «Эх, Семёновна!».

Друзья шутили: «Это ноу-хау какое-то – ведущая актриса еврейского театра и вдруг – русская Семёновна!».

Но программа набирала обороты. Участники из самой народной гущи – метким языком частушки с острым словцом – рисовали портрет нового времени. И верховодила всем этим Семёновна. Она же Марина Голуб.

Критика возмущалась: «Ужас какой! Вытащили на телевидение мат! Зачем?» Ведущая парировала:

– Фольклор для русских – всё равно, что для испанцев коррида. Весь мир возмущается, как испанцы убивают животных (это при живом-то короле!), но такой у них национальный «прибамбас». А у нас – другой. Всегда найдётся тот, кто будет недоволен и будет говорить, что это плохо, и как же вы воспитываете население. <���…> Ну уж если совсем что-то неприличное, мы просим не допевать до конца или закрываем каким-нибудь «ку-ка-ре-ку». Но зато народный колорит какой! <���…>

Бабулька одна пронзительным голосом пела: «На колготках «Пилигрино» // Мой повесился сосед, // До чего висит красиво, // Ни одной затяжки нет». Грандиозно же! Есть уникальные частушки по мысли и по исполнению. А все, что поются про политику, говорят о рейтинге. Включаете «Эх, Семёновна!» и понимаете, кто популярен, кто нет, кого любит народ, кого не любит [14].

Впрочем, через какое-то время передачу стали перебрасывать с одного канала на другой. Судьба «Эх, Семёновна!» повисла на волоске. Но взамен неё, на радость Марине, началось сотрудничество с «Утренней почтой». И это тоже стало заметным этапом в её телевизионной биографии. Но об этом позже.

Первые воспоминания о маме? Они такие отрывочные… Мне три или четыре года. Мама возится со мной, а я знаю, что утром ей на гастроли, и потому незаметно привязываю пояс от её халата к своему пальцу. Потом я просыпаюсь, а мамы уже нет.

Дочь Марины Голуб – Анастасия – вспоминает:

– Перед сном она рассказывает мне сказки. Сочиняет на ходу просто фантастически. Мы, валяясь в кровати, вместе умираем от смеха. Ни о каком сне не может быть и речи. Мама рядом, я безмерно счастлива.

Чего я только ни делала, чтобы она не уезжала! Но актёрская профессия жестокая. Маме приходилось уезжать.

Со мной поочерёдно сидели все члены нашей семьи: прабабушка Настя, бабушка Люда, когда сама не гастролировала, и дедушка Гриша, который всегда был рядом. Вот фактически у них на руках я и росла.

Но чем прекрасна жизнь артистического ребёнка? Все испытывают бесконечную вину перед ним и заглаживают её подарками. Мама меня буквально одаривала самыми невероятными игрушками и нарядами, каких ни у кого не было…

А потом она стала меня брать на гастроли. Ей единственной разрешали это делать, потому что я была очень тихим ребёнком. Я могла часами сидеть молча и рисовать. А иногда начинала странно танцевать. Слышала какую-то музыку внутри и двигалась. Я обожала мыть посуду, как смешно это ни прозвучит. Ещё совсем маленькой я могла перемыть всю грязную посуду после огромных застолий. А их в нашем доме случалось огромное множество. Столы накрывали с широтой и лёгкостью. Мама и бабушка прекрасно готовили и меня научили.

У нас в доме было железное правило: если мама спит – должна быть гробовая тишина. Я помню, как впервые смотрела по телевизору балет. А потом увидела балет в Большом театре и пришла в неописуемый восторг:

– Мам, представляешь, они танцевали под музыку!

– Конечно, под музыку. Это же балет.

– А я знаю один балет, который танцевали без музыки.

– Такого не может быть.

– Целый балет, мама, поверь мне.

Мама заулыбалась, поняв, что я просто соблюдала установленный закон – ни звука по утрам. Не дай бог, упадёт карандаш! Я поднимала его, оборачиваясь на дверь: а вдруг из-за меня теперь мама не выспится.

Но когда, в конце концов, мама выходила из своей комнаты, наш дом оживал. А уж если она брала меня с собой в театр… Это было счастье!

Но в театре с мамой нужно было вести себя по-другому. Во время репетиции к маме не подойди, если она повторяет текст – с ней ни заговори, если за кулисами нужно перейти с одного места на другое – иди на цыпочках. И ни в коем случае не окажись на пути кого-то из артистов или костюмера, гримёра, реквизитора во время работы.

Но однажды в детстве я всё-таки едва не сорвала маме спектакль. Получилось это случайно: я была в театре с самого утра. Помню, меня покормили, и я сидела тихонечко за кулисами, а потом залезла в какую-то корзину, укрылась и заснула.