Александр Ширвиндт - Проходные дворы биографии

Юрик, наконец, заболел и лежал на дне рождения в кроватке, и его все жалели, и он был на верху блаженства, ибо как он любит болеть, так никто не любит болеть. Два дня полежал, наглотался антибиотиков – надоело и поправился.

Сегодня 22-е число, ты на даче. Поцелуй Мишку, слышишь. Сейчас 10 часов утра. Целуешь ты его в этот момент? Сказала ли ты ему, что папа у него уже очень старый и у него отняли комсомольский билет. 28 лет, Кися! Многовато, а? Ты не бросишь старого мужа?

Юрка кряхтит и одевается – идем в пирожковую пить кофе, потом я еду играть.

К сожалению, не могу выслать тебе почтой своих портретов. Их метраж – 1,5 х 1,5 метра. На дивном портрете Гамлета нарисовали усы, а Колычеву пипку – хулиганье!

Деньги смогу выслать тебе только 1-го числа. Так что если у тебя зарез – займи под это число. Я люблю тебя, целую и скучаю. Терпите без меня, последний месяц разменяли.

Твой

Кисонька!

Твой муж, изнуренный разлукой и своим страшным коллективом, сидит в номере 733 в гостинице «Украина» на 7 этаже, на балконе, и тупо смотрит на город Донецк, где ничего не волнует и некуда деться совершенно.

Стонали во Львове от репетиций – здесь нет репетиций. Днями делать нечего, и от этого тоска еще страшнее: видеться со своими нет сил, а внешних развлечений никаких.

Ты меня прости, но я купил игрушку – транзистор. Он очень хорошенький и безумно дорогой. Если будет зарез с деньгами и он нам разонравится, в Москве продать его – раз плюнуть. А матери он тоже хорош: сиди себе в саду и слушай что хочешь.

Напротив пустая Юркина постель – сидит, сука, в Москве и пьет еще чай с конфетами. Хочу домой.

Сделали одну передачу на телецентре – «Мастера старшего поколения в кино». Прошла бы прилично, если б наш старый маразматик Соловьев [53]не порол чепухи. Сидим в кадре втроем. Он, я и Вока Ларионов. Он рассказывает: «Нам, артистам театра, очень трудно сниматься в кино из-за недостатка времени». Мы киваем и умиленно поддакиваем. «И для съемок остаются, – говорит, – только выходные дни и декретный отпуск!» Мы с Вокой выпали из кадра, вся студия легла, а Соловьев, так ничего и не поняв, несет дальше: «Ну а когда декрета не хватает, начинаем отпрашиваться у дирекции театра». Потом, после передачи, он пытался доказать нам, что говорил не декретный, а академический отпуск. В общем, утром здешний начальник управления культуры интересовался у Колеватова, в полном ли здравии Соловьев. Вторая передача запланирована на 14 августа, но после декретных дней Соловья не уверен, что они захотят нас видеть на экране.

Вчера вечером играли в карты на раздевание – с условием прийти к себе в номер в том виде, до которого проигрался. Митька Гошев [54]шел по двум этажам совершенно голый, упросив взаймы полотенце, чтоб им завернуть низ.

Сегодня воскресенье, 5 августа, День шахтера – пьяные уже с утра. Пьют здесь круглые сутки – все, что попало: шампанское с пивом под щи и так далее. К вечеру сегодня будет полная пьяность в городе.

Завтра выяснится с самолетами на Москву – ехать больше суток немыслимо – наверное, полечу.

Кися! Осталось 2 недели. Приеду и почти 45 дней без работы.

Целую.

Твой

Вложено в конверт чужое письмо:

Уважаемый Александр Анатольевич!

Нехорошо, надо сдерживать данное слово. Да, Вы талант, и поэтому многое, очень многое Вам прощается. Это не упрек и не обида. Если это можно, с Вашего позволения, дружеский совет.

Александр Анатольевич, Вы потрясли меня своей игрой, и я просто хотела выразить Вам свою благодарность и свой восторг за доставленное мне эстетическое удовольствие. Мне просто хотелось поболтать с Вами, как выражаетесь Вы, узнать хоть немного о Вас как о человеке.

Извините меня за беспокойство. Разрешите пожелать Вам всего наилучшего в жизни, а самое главное – больших творческих успехов.

Счастливого пути Вам, прекрасный Александр Анатольевич.

Люда

Чудная девочка была во Львове – ходила за мной нежно и по пятам. Все время, до смешного, спрашивала меня, хорошо ли она поступает, шляясь за мной и даря цветы, ожидая после спектакля, – ведь у меня жена, и имеет ли она право «восхищаться мной». Я ей обещал довести до твоего сведения о ее существовании, и она успокоилась.

Это последнее послание – я очень ее обидел: побежал на почту, потом к Вовси и пришел в гостиницу перед самым отъездом на вокзал. А накануне сказал, что буду собираться дома все утро. Она сидела с цветами, как сообщили мне девки-соседки, Инка с Риткой, с десяти утра до двух дня около дежурной по этажу. Потом ушла, оставив письмо и дивный букет гладиолусов (такие длинные – это гладиолусы?)

Пойду завтракать!

Кис!

Юрка тоже купил транзистор – хлопот прибавилось. Транзисторы у половины театра – весь магазин целыми днями ходит в театр, а мы целыми днями бегаем их (транзисторы) менять – магазинные девицы в полной панике, идут на все, вплоть до преступления: меняют, заменяют, стирают номер. А поток ненасытных артистов не прекращается. Сегодня утром Юрка тоже поперся менять. Держусь (тьфу, тьфу, тьфу) пока я один, резонно считая, что каждый последующий приемник хуже предыдущего.

14 августа у меня здесь передача «Молодые артисты кино в театре».

Кончаем передачу сценой из «Чемодана». Вока говорит, что сцена поставлена молодым режиссером Ширвиндтом, который знаком вам по спектаклям таким-то и таким-то, сцены из кинофильмов которого вы сегодня уже видели в начале передачи и у которого сегодня исполнилось сыну Мише 4 года. Так что передай Мишке, что донецкие телезрители поздравят его мысленно вечером 14 августа.

С момента приезда из Львова не пил водки (9 дней) по двум причинам: убеждение себя в том, что бросил пить, и вторая – немыслимая жарища и невозможность дум об алкоголе. Завтра, очевидно, придется выпить на дне рождения у Нинки Палладиной.

Был сегодня на почте – ни одного письма. Являю собой благородство и пишу тебе без энтузиазма последнее письмо. Теперь хоть униженно пиши по десять в день – ответа не получишь. Хамство какое! Муж, понимаешь, в 40-градусной жаре мучается и скучает, а она, сука, считает количество строчек туда и обратно. Хорошо же, учтем!

Кис! Скоро приеду. Готовься быть хорошей и доброй – никакого занудства!

Целую. Жди. Скоро!

Ну вот! Нет у меня даже ручки написать письмо – взял какой-то мочи у коридорной, пишу!

Город Челябинск не выдерживает никакой критики. Наш театр, как сама понимаешь, тоже!