Евгений Татарский - Записки кинорежиссера о многих и немного о себе

– Папа, папа, ты что? Тут мама…

Я с трудом сообразил, что это сын Витя.

– Ну и что, что мама?

А какая-то женщина вдруг зарыдала, прорвалась через толпу и выбежала на балкон. Балкон был открыт, я понял, что это жена моя. И я к ней:

– Галя, что ты? Не обращай внимания!

Всякие бессвязные слова.

Долго-долго я лежал в больнице. Каждый день мне вливали какие-то лекарства. Потом меня отправили в Ольгино, в реабилитационный центр. Мне вставили американскую пластмассу в дырку в черепе. Мы приехали с женой, переночевали там, а утром я встал с лицом в три раза больше, чем у меня на самом деле, глаза ничего не видели.

Галя позвонила доктору Шулеву. Он спрашивает:

– Может, комары покусали?

– Какие там комары…

– Хорошо, я пришлю машину!

Привезли в городскую больницу № 2. Оказалось, что отторжение этой американской пластмассы. И меня прооперировали в очередной раз и опять оставили в больнице. Рана не заживала приблизительно месяц.

Потом меня все-таки выписали, так как мне очень надоело лежать. Выпустили домой, но я ездил на перевязки. А рана все не заживала и гноилась.

Однажды я ехал на дачу мимо больницы, позвонил врачу. Это замечательный врач, тоже нейрохирург, который ассистировал Шулеву – Вадим Наильевич Бикмуллин.

– Вадим, я еду на дачу, по дороге хочу заехать к вам, чтобы вы меня перевязали. А может, вы со мной – на рыбалку?

Я рассчитывал, что он поедет и там еще раз перевяжет.

Я приехал. Он посмотрел, куда-то убежал. Прибежал:

– Евгений Маркович, надо еще раз прооперировать, почистить!

Я был в полуобморочном состоянии. Надо сказать, что когда без сознания привозят и оперируют, то это одно, а когда в сознании, то это другое.

А все это время меня наблюдал мой товарищ врач-кардиолог – Борис Алексеевич Татарский. Он не родственник, не брат, не сват. Просто такое совпадение. Нас познакомил Виктор Анатольевич Сергеев:

– Хочешь, я тебя познакомлю с замечательным кардиологом?

Я как раз мучился с давлением. Борис начал наблюдать меня.

Я ему позвонил:

– Борис Алексеевич, вот так и так…

Он сказал:

– Женя, нужно сделать операцию. Это несложная операция. Почистят. Не дай бог гной пойдет куда-то! Только попроси наркоз через укол, чтобы ты быстрее пришел в себя, доза должна быть небольшая, а то я тебя очень долго выводил из того наркоза!

Я говорю:

– Хорошо! Давайте делайте!

– Полежите здесь в палате.

Меня в палату положили. Там еще два человека. Я прилег. О рыбалке поговорили. Потом прибежали четыре девочки молоденьких в коротеньких халатиках, такие пеструшки с каталкой.

– Вы Татарский?

– Я…

– Раздевайтесь!

– Я вроде и так раздет?

А я сидел в одних трусах. Было лето.

– Раздевайтесь совсем!

Я говорю:

– Девочки, вы что-то путаете, у меня операция предстоит на голове.

– Раздевайтесь совсем!

– Хорошо, отвернитесь!

Я уже был злой как черт. Они отвернулись, я снял трусы, залез под простыню:

– Везите!

И они с гиканьем меня покатили по коридорам в операционную. Такая мрачная черная операционная. Я видел операционные только в кино. Они всегда белые, ярко освещенные. А там было темно, и черные стены. Я потом понял, почему – чтобы не было никаких бликов, отражений. Это для микрохирургии мозга. Я лежу, подходит какой-то высокий человек, похож на мясника, но в белом халате. Говорит:

– Здравствуйте, я ваш анестезиолог.

– Очень хорошо. Я прошу наркоз через укол и доза должна быть такая, чтобы я минут через пятнадцать после операции был в порядке!

– Какой вы строгий!

– Строгий я или не строгий, вы узнаете потом, если я пойму, что вы сделали что-то не так!

– Ну ладно, хватит… Петя, коли!

Я говорю:

– Петя, пошел к черту!

Петя отошел.

– Что это вы так разговариваете?

– Колоть будете тогда, когда придет Шулев!

В это время голос Шулева:

– Евгений Маркович, я иду!

Надо сказать, что мы стали близки с Юрием Алексеевичем.

– Теперь колите!

Юрий Алексеевич Шулев похлопал меня по руке и сказал:

– Сейчас все сделаем быстро и хорошо!

Меня укололи, и я улетел.

Очнулся я в той же палате, из которой меня увозили, и надо мной стоял какой-то врач. Он водил рукой перед моими глазами:

– Как вы?

– Я в порядке!

– Молодец! Сигаретку?

Я говорю:

– С удовольствием!

Он достал из халата сигарету:

– Так, спрячьтесь под одеяло! Откройте балкон! – приказал он «рыбакам».

Снова поводил рукой перед моими глазами и сказал: – Молодец! Все в порядке!

После этой операции лежание продолжалось недолго. Полежал недельку, и рана стала заживать.

Потом раздался звонок, звонит Жигунов:

– Евгений Маркович, вы как?

– Я в порядке!

А я стоял на балконе и курил.

– Алла с Гулей спрашивают, как вы?

Я говорю:

– Все хорошо!

Слышу в трубке:

– Сам он говорит, сам! Он уже разговаривает и даже курит!

Я после болезни доснимал еще одну серию «Арчи». Заканчивал, до того как мы поругались с Жигуновым. Я говорю «поругались», а он оказался человеком доброжелательным. Его раздосадовало, что мне тогда не дали народного…

На Певцова у него был зуб. Однажды на фестивале, который устраивал Жигунов в Архангельске, Певцов получил приз. А на следующий фестиваль Жигунов пригласил его с женой вручать призы другим артистам. Они запросили очень крупную сумму в долларах. Жигунов сильно осерчал на них.

Поэтому он так спросил: «Почему Певцов – народный, а Татарский нет?!»

Я выздоровел, и мы закончили фильм. С той поры я ничего не снимал.

В зале Дома кино отпраздновал 65-летие. Много народу было! Была жена.

Было хорошо!

Через два года ее не стало. Мы отметили сорок пять лет совместной жизни. Пятьдесят не успели.

Стало плохо.

Думаю, что пора заканчивать.

В кино очень важен финал. Начало и финал. Середина может иногда «провисать».

Я хотел последнюю страницу посвятить коллегам, друзьям, ушедшим из жизни в последние полгода, пока я писал книжку.

Потом я решил, что получится мрачновато. Нас учили в эпоху «развитого социализма», что финал должен быть оптимистичным. Поэтому несколько строчек посвящу своему сыну и внукам.

Эти строки я дописываю 9 мая. Страна отмечает День Победы. Я хорошо помню этот день в 1945 году. Мама сказала мне, что война закончилась, и заплакала. Отец был на фронте с первых дней войны. Он ушел в армию добровольцем и погиб в апреле 1944 года. Мне всю жизнь его очень не хватало.

Ну вот, хотел чего-то светлого в финале – и опять о грустном. Больше о грустном не буду…

Сын – режиссер. И снимает кино и сериалы. Работает. Я бы сказал – пашет!

У него два сына, мои внуки. Старшему, Марку, будет в августе 15 лет. Последние пять лет он живет с матерью в Германии. Так получилось. Учится там в гимназии. Немецкий язык для него второй родной. Все предметы на немецком. А еще английский и французский. Я очень горжусь им!