Михаил Грушевский - Звезды. Неизвестные истории про известных людей

Река Увыдь была у нас в центре города. Я с детства помню стихи: «Как на Увыди вонючей стоит город наш могучий – Иваново!»

Помню тяжелое время войны: жуткие холода, ощущение страха и одиночества, страшный голод. Ночные бдения в магазинах. Мы выстаивали огромные очереди. На руке рисовали твой номер в очереди и боялись, чтобы никто не влез вперед. Во время войны мама работала в госпитале медсестрой. А после войны, так как у меня еще брат был, она устроилась работать уборщицей в нашем доме. Мыла семь подъездов и стирала вечерами. Надо было выживать.

Уклад? Обыкновенная рабочая семья. Мать – уборщица, отца не было. Отец был в плену во время войны, потом бежал из плена, затем дошел до Берлина. Они возвращались домой – счастливые. В Харькове их сняли с поезда – всех, кто был в плену, и посадили на пятнадцать лет как изменников Родины. А я остался без отца и долгое время пребывал под знаком «сын изменника Родины». В семь лет мы с мамой поехали в Харьков, где папа проходил по этапу, и его можно было увидеть. Это было страшное путешествие, я в Москве чуть не попал под поезд. В Харькове чуть не потерялся. Ночью мы добрались до этого лагеря, окруженного проволокой, где около костров сидело огромное количество людей. Издалека я увидел контур своего отца – и все.

Вернулись в Иваново, а нас обокрали, хотя воровать-то было нечего. Мама слегла в больницу. Я купил двух цыплят и воспитывал их в сарае. Я думал: вырастут две курицы, а выросли два петуха. Мне жалко было, конечно, их резать. В обеденный перерыв я ходил по магазинам, пел песни продавщицам. Они мне ссыпали ломаное печенье, конфеты без оберток. Дарили, потому что я хорошо пел. Ужасно… Было полное ощущение безысходности. Ничего не светило, никаких радостей не было, даже, когда война кончилась. Еще хуже стало. Когда появились карточки, боже, какие были проблемы! Как воровали карточки, какие махинации проворачивали! А я в семь лет уже вел хозяйство, потому что мама этим не занималась. Я бежал к открытию магазина, чтобы купить хлеб, а карточки исчезли куда-то. Я пришел домой, говорю: «Мама, у меня утащили карточки». Она: «Боже мой, это значит – целый месяц голодные». Потом оказалось, когда мы лезли в магазин, карточка попала мне в рукав. Это была самая большая радость.

Война в моей памяти ассоциируется со страшной голодухой. У нас там была больница и морг. Рядом с моргом рос боярышник, на нем были дивные плоды. Такие вкусные, красные! Мы ели липовые зернышки, мы собирали заячью капусту и ели ее ранним летом. Почему мне близок и дорог лес? Потому что мы питались в лесу. Максимум, что я мог себе позволить: мы покупали килограмм сахара по карточкам и отламывали щипчиками большие ломкие куски. Языком полижешь и пьешь чай. Одного куска нам с мамой хватало на неделю. Борщ делали, щи зеленые, и там было немножко мяса с косточкой. После картошки оставались очистки. Мама их перемалывала, добавляла немного муки и пекла оладьи из очисток.

После войны у нас появилась «Черная кошка» – банда, которая приходила грабить. Как страшный сон… Мама возвращалась с работы поздно. Она мыла полы до часа ночи. Мы жили с соседями, была маленькая комнатка в коммунальной квартире. Мне было семь лет. И вдруг – стук в окно. Я выглянул – в темноте стоит куча людей, черные контуры бьют в окна. А мы жили на первом этаже. Я говорю: «Мама, мама, закрывай дверь!» А у нас дверь всегда была открыта, на одном крючке все это держалось. Мама бросилась, крючок закрыла, в это время начинают колотить в дверь. Я думаю: «Боже, сейчас они придут». У нас была банка брусники – подарок к Новому году, мама замочила. Мне ничего не было жалко, только бруснику. Только бы они не вошли, не утащили бы банку с брусникой. Это было самое дорогое в доме.

У нас была маленькая комнатка: диван, кровать, сундук, комод и стол. Мы с мамой спали вместе, потому что было очень холодно. Мама проутюживала простынку утюгом, я бросался туда, закрывался одеялом, а она ложилась рядом. Мы дрожали и засыпали.

Так складывалось, что мамы постоянно не было дома. И меня брали к себе люди из разных подъездов, потому что я был как солнечный зайчик – очень улыбчивый, веселый. Люди брали меня к себе домой покормить, попить чайку. Был огромный дом – 108 квартир.

Мой родной брат в четырнадцать лет попал в детскую колонию, потому что утащил у кого-то велосипед и продал его. Брата я помню плохо. Во время войны мы играли в фашистов, и он меня все время привязывал голым к железной кровати и уходил. А я мучался – пытка такая. У нас с ним не сложились отношения, он издевался надо мной, как только мог.

Школа наша была семилеткой. Педагог, которая вела наши занятия, была жутко строгой, била нас линейкой, ужасно относилась к детям. Мы ее звали Гапеша – злая щука. О школе у меня очень неприятные воспоминания. Я там однажды шею парню сломал. Я был маленький, хрупкий мальчик. Занимался акробатикой, и педагог поднимал меня на руках, перебрасывал, я стоял у него на руках. И вот я прихожу, такой шибздик, хвастаюсь: «Я стоял на руках, давай покажу!» Высокий парень согласился: «Давай попробуем!» Я попробовал, вывернуть его не смог, он шмякнулся об пол, у него переломы были. После этого случая я перестал заниматься акробатикой и ушел в фигурное катание. Я представлял себе потрясающие картины. Один на катке, падает снежок, а я летаю, делаю ласточку и кружусь. Жопой ударился – раз, жопой – два, жопой – три. Все провалилось к чертовой матери.

Первая любовь. Все очень романтично, очень светло. С моим другом, Валерой Андриановым, который сейчас директор электростанции в Комсомольске, мы влюбились в одну девочку. Ее звали Альбина – такая пухленькая, сытненькая, вкусненькая. И грудки маленькие и попочка крутая – классная девчонка была. Косы, веснушки на лице, губки розовые, глаза голубые. Помню, как я ее на первый танец приглашал – дрожали руки, подгибались коленки. Она пошла танцевать с Валеркой, я ее жутко ревновал! Мы переругались, а она ушла к третьему. И вся любовь наша на этом закончилась. После этого я перестал влюбляться. Позже решил, что буду принадлежать всем, никому в отдельности.