Лиана Полухина - Инна Гулая. Геннадий Шпаликов

Иногда он рассказывал фантастические истории, и ему не верили, а потом выяснялось, что это правда. В нем, в его рассказах и фантазиях странно соединялись ирреальность и абсолютная реальность.

Справедливо сказал хорошо знавший Шпаликова Павел Финн, что тогда, в шестидесятых, он весело жил, был абсолютно уверен в своем счастливом пути, в том, что у него будет долгая счастливая жизнь. Так и фильм его называется. Он был уверен в своей власти над жизнью, над будущим. И когда он придумывал про себя все эти забавные истории, на самом деле это были возможные эскизы его существования. Он придумывал для себя различные варианты жизни.

Еще студентом Шпаликов был приглашен на большую картину – «Застава Ильича».

В письме Юлию Файту он написал, что у него будет, как у Висконти, – две серии. Тогда двухсерийность была большой редкостью.

То, что режиссер Марлен Хуциев, тогда уже светило, стал работать не с маститым сценаристом, а со студентом ВГИКа, было необычайным событием.

Шпаликов привел с собой целую когорту юных талантов, чьи имена впоследствии составят славу советского кинематографа. На экране азартно спорили и веселились вгиковцы: Андрей Кончаловский, Андрей Тарковский, Светлана Светличная, Павел Финн, Дмитрий Федоровский с операторского… Играли они не себя, а персонажей, которых в основном сами и придумывали. Это были дети 41-го, ужасы войны отложились у них на уровне подсознания, у некоторых не сохранился образ живого отца. Шпаликов был типичным представителем этого поколения.

Они очень трудно и не сразу, и далеко не всем открывались, эти будущие мастера. Их условно зачислили в «шестидесятники», потому что слава ко многим приходила на излете той эпохи, но потенциал, которым они обладали, не укладывался во временные рамки.

Диапазон знаменитого поколения «шестидесятников» был очень широк: от Петра Тодоровского до Геннадия Шпаликова. У этого поколения в цене было не отличие, а сходство. Сходство же было в основном в том, что все они, и бывшие фронтовики, и дети войны, переживали весну жизни, пору надежд, «громадье» планов. До космоса ближе, чем до подмосковного Загорска.

…Первый разговор между Хуциевым и Шпаликовым произошел в кафе «Москва». Присутствовала и Наташа Рязанцева.

И началась работа.

– Я помню, – рассказывает Марлен Хуциев, – как Гена с Наташей приходили к нам на Подсосенский с бутылкой вина. Все было красиво, никакой опасности в этом не виделось. Сидели допоздна, говорили о будущей картине, и не только о ней. Читали стихи.

У Хуциева со Шпаликовым сложились хорошие, можно сказать, нежные отношения. Гена называл Марлена «Мен». Это не мешало им собачиться. Верный себе, свободолюбивый Шпаликов устраивал Хуциеву разные штуки. Как-то, к примеру, исчез куда-то, а появившись, объяснил, что подхватил дизентерию и был три дня на карантине. На самом же деле он был на кинопробах у Тодоровского – тот начинал снимать «Верность». Гену выдали подкрашенные волосы.

Когда началась «Застава», частым гостем на съемках был писатель Виктор Некрасов в неизменной ковбойке с закатанными рукавами. Все с ним подружились. А Шпаликову, как он напишет в стихотворении, посвященном Некрасову, 29 октября 1974 года, буквально за два дня до своей смерти, он стал самым близким из людей.

В «Заставе Ильича» шло разрушение стереотипа. Очеловечивалось, оживлялось, одушевлялось все то, что и должно было быть живым. То же происходило и в жизни. В этом смысле фильм был воплощением духа оттепели. Обнадеживающие перемены ощущались людьми искусства, литературы прежде всего как возможность свободы творчества, расширения диапазона поисков, отмены ограничений, предписанных официальной идеологией, смягчения цензуры. И действительно, стало легче дышать, думать, мечтать.

Но до полной свободы было еще далеко.

Съемочный период длился нескончаемо долго из-за бесконечных переделок, сокращений, дополнений. В ходе съемок фильму заменили название на, так сказать, более нейтральное, дабы не тревожить тень вождя революции: «Мне двадцать лет».

Но это не положило конец придиркам. От фильма с таким названием, фильма, где главными героями были молодые, требовался комсомольский пафос, устремленность в коммунистическое будущее. «А мы ужасно боялись впасть в пафос, – говорил кинокритик Н. Клейман. – В нашем собратстве Шпаликов был лидером и больше всех противился этому вот внешнему пафосу, велеречивому монологу, диалогу. Ему не чужд был пафос внутренний, спрятанный в глубине, а на поверхности был воздух, пронизанный солнцем. Поэтому диалоги у Шпаликова так легки».

Фильм Хуциева и Шпаликова знаменовал собой новое слово в отечественном кинематографе. Пересказать фильм нельзя. Сюжет здесь растворен в общем потоке повествования, в атмосфере его. Композиционная непринужденность «Заставы», приближенность ее к реальной жизни отражает мироощущение автора и с первых же кадров воспринимается зрителем, будит его воображение, заставляет сопереживать происходящему на экране, домысливать, «дочувствовать» сказанное героями. Потому что герои эти – сами зрители, и этот фильм о молодых, двадцатилетних, наполненный теплом, доброжелательством, нежностью и любовью, – и про них, людей разных поколений.

«Мне всему человечеству надо счастья!» – под этими словами одного из своих героев мог бы подписаться и сам Шпаликов.

В своей книге «Тогда деревья были большими… Лев Кулиджанов в воспоминаниях жены» кинодраматург Наталья Фокина рассказывает о трудностях, которые испытывали Марлен Хуциев и Геннадий Шпаликов с самого начала работы – с момента подготовки фильма к запуску в производство.

«Сценарий по размеру тянул на две серии. А запустили его как одну. Кинозрелище из размеров повести выросло и тяготело к роману. Кроме того, продленность времени фильма насыщалась подробностями и полутонами, это давало возможность пристальнее и внимательнее рассмотреть человека. Фильм Марлена Хуциева был несомненно новаторским, и это многих раздражало. Особенно тех, кого это лишало премии за выполнение плана. Каждое утро в объединение приходил начальник планового отдела студии и, посмотрев сводку об отснятом метраже, возмущался: «Ну что, ваш гений опять отстает?» Это раздражение накапливалось и просачивалось за пределы студии.

Как-то днем на студию был высажен десант с Гнездниковского (там располагалось Госкино. – Л.П .) во главе с главным редактором Ириной Кокаревой. Вызвали Марлена. Пошли в директорский просмотровый зал. Я никогда не забуду того высокомерного презрения, с которым «через губу» они общались с Марленом. Материала было много, и материал был хороший, если не сказать превосходный. Смотрели они плохо, переговаривались между собой. Потом просили выключить проекцию. Кончился их «рабочий» день».