Сергей Соловьев - Те, с которыми я… Иннокентий Смоктуновский

Солдаты

Солдаты

И я этого мальчика как бы сыграл. И была, конечно, у меня очень странная жизнь; мне было, наверное, лет тринадцать. И меня оформили на работу в БДТ, выдали мне удостоверение – оно когда-то у мамы хранилось и даже, наверное, до сих пор где-то лежит. Там было написано так: «Ленинградский Большой драматический театр имени Горького», открываешь – там моя фотография и написано: «Сережа Соловьев является актером БДТ имени Горького в городе Ленинграде». И я приходил туда на работу и получал деньги. Мне присылали такую ежемесячную книжечку репертуара. И я испытывал чувство очень большой рабочей ответственности за то, чтобы вовремя приходить, вовремя садиться на грим, включать радио, слышать, что происходит на сцене, вовремя выходить на сцену и играть свою роль. Кстати, тогда же я запомнил удивительное, очень странное ощущение сцены. Особенно вот в таком старом академическом театре, в академическом зале, когда выходишь на сцену и там огромная, гигантских размеров пропасть, просто яма черная. И ничего не видно со сцены… Свет только… И в этой яме только поблескивают очки у людей и еще бинокли. И вот это чувство поблескивающей, дышащей ямы я очень хорошо помню и до сих пор.

Но самое удивительное, что я запомнил, – это, конечно, разговоры. Гримерные соединяла большая комната с зеркалом. Вот здесь все и собирались. Там собирались все: и Владислав Игнатьевич Стржельчик, и молодой Кирилл Лавров, и молодой Юрский, и замечательный Полицеймако – немолодой, очень солидный, очень уважаемый Полицеймако. Гениальные актеры, гениальные люди! И вот они собирались и разговаривали перед спектаклем, но это был какой-то совершенно непонятный оазис великого артистизма. Они рассказывали такие истории! Я там сидел открыв рот и, забившись в угол, слушал, чего они друг другу говорят и на каком языке они разговаривают. Нужно сказать, что практически отсутствовала ненормативная лексика, разговаривали вроде как на русском языке, но на каком-то удивительно превосходном, артистичном русском языке, который я слушал, слушал и слушал… И самый такой тихий и незаметный, самый запоминающийся рассказчик был Иннокентий Михайлович Смоктуновский, который в «Далях неоглядных» не участвовал, но иногда заходил по каким-то делам в театр. И он тоже там сидел на каком-то стуле и тоже чего-нибудь рассказывал из своей жизни или из жизни окружающих. Рассказывал очень тихо. Очень тихо, но все затихали и слушали его.

Я несколько раз стоял с Иннокентием Михайловичем в очереди в кассу, за зарплатой. Иннокентий Михайлович был очень подчеркнуто вежливым человеком, и он несколько раз говорил: «Пропустите, пожалуйста, молодого человека, пропустите молодого человека». Ему говорили: «А что, молодой человек не подождет? Кеша, видишь, он стоит в очереди и не дергается». – «Пропустите молодого человека, потому что у нас государство сформулировало свой принцип – "Молодым везде у нас дорога"». И кто-то ему говорил: «Кеш, только не говори дальше ничего, все ясно. Иди возьми зарплату, сынок!» И я брал зарплату и уходил. Вот был такой простой факт того, что я знаю Иннокентия Михайловича, а его тогда знал уже весь Петербург.

Неотправленное письмо

Это было очень смешно: он недавно, может год или два, появился в Петербурге, но знал его весь город. И знали его как Идиота. Они говорили: «А, это тот Смоктуновский, который Идиот?» Имелся в виду князь Мышкин из великого произведения Федора Михайловича Достоевского «Идиот», которого играл Иннокентий Михайлович. У этой славы был странный облик. Невероятная, именно петербургская слава, вроде как слава Русского музея, или, например, Петропавловской крепости, или слава Эрмитажа. Такой же немыслимой славной петербургской достопримечательностью был Иннокентий Михайлович Смоктуновский по кличке Идиот.

Через несколько лет, будучи в театре, я попал в зрительный зал и своими глазами увидел Иннокентия Михайловича в роли Мышкина – я не могу сказать, что я был смятен, удивлен или поражен. Я просто онемел от внимания, причем от сверхнапряженного внимания. Я помню, еще в антракте у меня заболела шея. Такое случалось со мной несколько раз в жизни, когда я за чем-то вот так наблюдал. Наблюдал необыкновенно напряженно, боясь и долю секунды пропустить. Я не могу сказать, что я восторгался или осознавал, какой чудесный, бескорыстный и славный человек был Мышкин. Я был поражен тем, что, оказывается, бывают такие люди. Я не мог понять, хорошие они, плохие, замечательные, прекрасные, ужасные, радость от них людям или горе от них людям. Но то, что такие люди бывают, сам по себе был невероятный факт. Вот я когда-то в хороших больших толстых книжках читал: «Мое театральное потрясение было, когда Станиславский в роли кого-то…» Так вот у меня было потрясение, которое никогда потом не повторилось ни раньше, ни позже, – Иннокентий Михайлович Смоктуновский в товстоноговском спектакле «Идиот». И я повторяю еще раз, что все было построено на том странном чувстве и ощущении, что невозможно, чтобы такие люди жили среди нас. Но, оказывается, возможно, оказывается, вот они! Они живут! Это очень непонятное и странное чувство, которое вообще оставалось от общения с Иннокентием Михайловичем. Вот он! Его можно потрогать, с ним можно постоять в очереди в кассу, можно послушать, как он стригся у какого-нибудь парикмахера. Вот он!

Неотправленное письмо

Неотправленное письмо

Ну еще подобное ощущение у меня всегда было от каких-то особенных рассказов про инопланетян: «Вот вечером стемнело, начались сумерки, воздух как-то сгустился, стал светиться, светиться, светиться, и в нем образовался ОН…» И дальше начинают что-то молоть про общение с инопланетянами. Вот я в этой роли сегодня перед вами выступаю. Воздух сгустился, сгустился, потом начал необыкновенным светом светиться, светиться, светиться… И оказывается, это был он, а звали его Иннокентий Михайлович Смоктуновский.