Олег Бондарев - Жажда

– Отрадно видеть, что ты избавился от тоски, – улыбнулась пожилая ведьма, когда они уселись ужинать в тот день. – Одно время я думала, что ты возненавидел весь мир.

– Только Орден.

– А сейчас?

– Сейчас я просто отношусь к ним как к врагам.

– Как все люды.

– Совершенно верно.

– И это хорошо.

Как все ведьмы, тётушка Доброслава была зеленоглазой и белокурой, правда, с годами волосы становились всё белее и белее. Своих детей она не завела – сказывались последствия страшного ранения, полученного в схватке с навами, и всё своё тепло Доброслава отдавала племяннику, стараясь в полной мере заменить ему родителей.

– Ты стал часто улыбаться.

– Мне это нравится.

– И это тоже хорошо.

– Согласен, – помолчав, кивнул Зоран. – Улыбаться – хорошо.

К счастью, Доброслава не была сильной ведьмой, всего лишь уровня феи, и потому не почувствовала неискренность в его словах.

– Молодец, мальчик.

– Спасибо.

Она всегда именовала племянника мальчиком, сколько бы лет Зорану ни было – пять или, как теперь, двадцать. Наверное, ничего не изменится и в пятьдесят, и в сто, если, конечно, Доброслава сумеет протянуть до этого юбилея.

– Я долго думала, что тебе преподнести в этот знаменательный день, – продолжала тётушка, – и решила, что лучшего подарка, чем возвращение в отчий дом, трудно придумать.

С этими словами она положила на стол до боли знакомую юноше связку ключей. Зоран уставился на подарок, будто на невероятную диковинку, затем перевёл взгляд на Доброславу.

– То есть… – В горле вдруг пересохло. – Я могу отправиться… домой?

– Да, мальчик. – Она нашла его руку и сжала. – Пора.

У Зорана перехватило дыхание.

«Домой!»

Он медленно, дрожащими от переизбытка чувств пальцами сгрёб ключи и сжал их в кулаке.

«Домой!»

– Спасибо, – проронил Зоран хрипло. – Это… это много для меня значит.

– Я понимаю, мальчик, – очень мягко откликнулась Доброслава. – Я хотела сделать этот подарок через год, на совершеннолетие, но сама не выдержала. Ты должен вернуться.

– Да.

Последний раз Зоран перешагивал порог отчего дома, когда, зарёванный, паковал чемоданы, а спустя пару часов вышел и устремился за тётей, оглянувшись в итоге лишь раз…

…И вот он – у родной двери. Связка по-прежнему в кулаке; кажется, он так его и не разжимал с тех пор, как забрал подарок со стола. Переборов оцепенение, Зоран отыскал среди прочих ключей нужный и медленно вставил его в замочную скважину. Сглотнув, провернул и замер, когда ничего не случилось. Хотя чего он ждал? Что из дома наружу ринется армия чудов, одержимых идеей довершить начатое и вслед за родителями отправить на тот свет единственное их чадо?

Нет. Конечно, нет!

Ничего не случилось, потому что нужно было надавить на ручку двери…

Зоран надавил.

Раздался скрип.

Юноша закусил губу и вошёл.

«Здравствуй! Я вернулся…»

Отчий дом встречал его запахом застарелой пыли, которая покрывала все шкафы, полки, комод, сундук и прочую мебель. Каждый шаг по ковровой дорожке выбивал из неё пыль, но в тот момент Зоран думал не о грядущей уборке. Он вспоминал.

Ему чудились голоса родителей, их шаги… В какой-то момент бросился в соседнюю комнату и замер в дверях, поняв, что это невозможно… НЕВОЗМОЖНО! И не сдержал слёз. А потом пришли знакомые с детства шорохи и звуки: вот открылся сундук, вот отодвинулся стул, вот петли шкафа заныли, изнывая без смазки… Память упрямо пыталась подменить воспоминаниями реальность, но с каждой секундой получалось всё хуже и хуже: образы появлялись, почти мгновенно тускнели и быстро возвращались в небытие. И вскоре Зоран остался в пустом доме один.

Призраки прошлого ушли, проронив напоследок:

«Родителей не вернуть, парень. Живи дальше!»

Живи дальше…

Точно это же твердила ему тётушка. И друзья. И друзья родителей. Словом, все, кто желал поддержать сироту, но никто не сумел объяснить ему, как именно он должен жить дальше. Что он должен сделать с Ненавистью? Забыть её? Но как? Как можно забыть то, что стало частью тебя?

И жить дальше.

Как?

Когда-то давно Зоран честно пытался. Он был маленьким и слушал чужие советы. Он попытался «жить дальше», но понял, что, забывая о Ненависти, забывает родителей. Их образы расплывались без неё, становились эфемерными, терялись… А терять родителей маленький люд не хотел. Не мог себе этого позволить. Он любил тётушку – да, но главными для него оставались отец и мать. Зоран не собирался их отпускать и потому – ненавидел тех, кто погубил их…

…Юноша остановился в дверях покоев матушки и окинул комнату печальным взглядом. Толстый слой пыли покрывал огромное трюмо, стол у окна, стулья и прочую мебель; слой пыли покрывал всё и всё делал серым. Всю комнату, в которой он так любил бывать. Пить с мамой чай у раскрытого окна и слушать поразительные рассказы из истории Великого Дома Людь, который некогда царил на всей Земле… Покуда не заявились проклятые чуды!

К чести матушки, стоит заметить, что она никогда не вдавалась в кровавые подробности древней вражды, но, разумеется, благодаря тем рассказам семена нынешней Ненависти упали на благодатную почву. Дети реже взрослых используют полутона, для них есть только белое и чёрное, хорошее и плохое. Чудов маленький Зоран всегда считал плохими, а потом они подтвердили это мнение, безжалостно убив его родителей.

Круг замкнулся.

В рабочий кабинет отца входить было боязно. Здесь как будто до сих пор царил идеальный порядок: родитель, строгий педант, всеми фибрами души ненавидел хаос и приходил в ярость, если жена или сын без спросу вторгались в его с тщанием отстроенное царство. Каждая деталь обстановки была для отца важна, каждый предмет находился на своём месте. Казалось, стоит сдвинуть что-то или переложить, идеальный мир тут же рухнет, а позволить это отец никак не мог.

Впрочем, даже здесь, среди пугающе-упорядоченного интерьера, нашлось место своеобразной игре.

Зоран обошёл стол по широкой дуге и уставился на трёх обезьян. Композиция: «Ничего не вижу, ничего не слышу, ничего никому не скажу». Постоял, посмотрел, затем робко протянул руку к центральной обезьяне и коснулся указательным пальцем её лба.

Щёлк.

Дверца тайника открылась, и люд взял в руку ключ от чердака: в детстве Зоран обожал копошиться в лежащем наверху хламе.

«Интересно, папа, ты знал, что я беру ключ?»

Наверняка знал. Но ничего не говорил, поскольку его неведение являлось обязательной частью игры.

«Если так, то спасибо!»

На глаза вновь навернулись слёзы, на душе стало горько, и люд едва не упустил из виду конверт, лежащий на дне тайника.

«Письмо? – Сердце забилось быстрей. – Кому оно предназначено? Мне?»