Карина Демина - Голодная бездна

Жадно.

Оценивающе.

Кто-то даже свистнул вслед, кто-то попятился, спеша убраться с пути. Кто-то заговорил. Она, не расслышав вопроса, отмахнулась. Ее интересовали вовсе не душевые, хотя, конечно, это несправедливо, что открыты они исключительно для мужчин. Тельма тоже не отказалась бы принять душ за государственный счет. Но ее путь лежал дальше.

Ниже.

Мимо зеленых дверей Технического отдела, над которыми висели упреждающие таблички: «Посторонним вход воспрещен». Мимо кладовых, запечатанных парой магических замков, будто бы не было в управлении вещей ценней, нежели запасы формы и дегтярного мыла. Мимо стальных ворот, за которыми располагалось хранилище улик.

Пять ступеней.

И поворот.

Пустота.

Полумрак. Светляка над дверью следовало бы давно заменить, но, похоже, Архив был не самым популярным местом. А может, о его существовании вовсе забыли? Немудрено, если так.

Тельма постучала и, не дождавшись ответа, толкнула обшарпанную дверь, которая отворилась с протяжным скрипом. И на скрип этот донеслось:

– Кому тут, Бездна его подери, не спится?

– Мне. – Тельма переступила порог. – Можно?

– А если я скажу, что нельзя, уберешься? – с немалой надеждой поинтересовался цверг-полукровка.

– Нет.

– Тогда чего спрашиваешь?

– Приличия ради.

– Надо же, какая приличная выискалась на мою голову. Что стоишь? Заходи. И дверь прикрой, а то сыростью тянет.

В Архиве пахло пирожками. И запах этот, свежей сдобы, мясной терпкой начинки, был столь же чужд месту, что и цверг.

– Новенькая? Тельмой звать, – цверг облизал пальцы. Пирожки он не просто ел – вкушал, расстелив на столе газеты, возможно, старые и подотчетные, а поверх газет – клетчатый носовой платок, размером с небольшую скатерть. На платке стояла тарелка. А на ней уже возвышалась груда пирожков. Румяных. Свежих. С корочкой. Нашлось на столе местечко и для крохотной алхимической плиты. Пылал алым пламенем кристалл. Раскалялось дно медной джезвы, и вода в ней шла мелкой рябью. У плиты выстроилась череда разномастных банок, содержимое которых цверг изучал пристально, куда пристальней, нежели незваную гостью.

– Я. Тельмой звать, – подтвердила Тельма.

Она отметила и серебряную масленку с куском отменного сливочного масла. И блюдце с сыром, порезанным тончайшими полупрозрачными ломтиками…

…и много иных мелочей, вроде кружевного подстаканника тонкой чеканки.

А после перевела взгляд на самого цверга.

Был он молод, пожалуй, можно сказать, почти непозволительно молод, едва ли не моложе самой Тельмы. Невысок, как сие водится за цвергами, вызывающе рыжеволос – а это уже наверняка человеческая кровь сказалась, поскольку среди цвергов Тельма такой масти не встречала. Волосы его отличались завидной густотой. На макушке он собирал волосы в пышный хвост, еще два завязывал на баках, словно дразня ту, нечеловеческую родню, которая к этакой вольности отнеслась бы без должного понимания.

Баки – это чрезвычайно важный элемент в убранстве цверга.

А вот бороду он брил – немыслимое дело. Или же попросту не росла? И подбородок, гладенький, мягонький, гляделся беззащитным.

Цверг разглядывал Тельму не менее внимательно.

И усмехнулся.

– Ну что, хорош? – Он щелкнул по кружевному воротнику, одернул черный жилет, расшитый традиционными золотыми монетами, которые указывали, что роду он принадлежит весьма знатному. – Или как?

– Или как, – отозвалась Тельма. – Мне Архив нужен.

– Поздравляю. – Он усмехнулся во все зубы, демонстрируя и золотой, этакое себе свидетельство совершеннолетия, а значит, и мастерства. Знать бы, в какой области. – Ты пришла правильно. А что именно, дитя человеческое, тебе в Архиве надобно?

– Старые дела.

– Надо же, какая неожиданность, – цверг покачал головой, затем вытер пальцы о край платка, того самого, служившего скатертью. – А я уж подумал, что ты решила навестить несчастного Гильдебрахта из любопытства или желания скрасить его одиночество беседой…

– У меня час остался. Меньше.

– Тогда иди, – цверг махнул рукой в сторону полок. – Бери, что нужно. Стол найдешь. Закончишь – поставишь на место. И будь добра, веди себя прилично. Архив все-таки… здесь память хранится.

Память хранилась в аккуратных серых папках, с виду совершенно одинаковых. Разнились лишь надписи на корешках, сделанные аккуратным же почерком. Папки стояли в шкафах. Шкафы выстроились вдоль стен. Изнутри Архив выглядел упорядоченным и огромным…

– По годам смотри, – донеслось откуда-то со стороны выхода. – На шкафах написаны. А на полках уже по алфавиту. Если не знаешь имени, то можешь в картотеке глянуть.

Цверг появился в проходе. В одной руке он держал изящную чашку, во второй – пирожок.

– Там несколько направлений классификации. По фамилии потерпевшего. По адресу. По фамилии следователя, который вел дело. По типу совершенного правонарушения…

– Спасибо.

Тельма сказала это вполне искренно.

Фамилия… какую искать? Мамину настоящую? Или ту, под которой ее знали? Адрес… Остров не относится к Третьему округу. Но и Мэйнфорд никогда не служил в округе другом, а если он вел дело, скажем, как и дело Безумного Ника, то и храниться оно должно здесь. Если не само, то хотя бы копия.

Еще бы цверг убрался.

Но нет, стоит, смотрит, если не сказать – любуется.

– В кино сходить хочешь? – поинтересовался он между делом.

– Нет.

– А в театр?

– И в театр не хочу.

– Брезгуешь? – Он облизал пальцы.

– Чем?

– Мною…

– Нет, – подумав, ответила Тельма. Она задержалась на развилке между двадцать третьим и двадцать четвертым годами. В этом прошлом папки потемнели, отсырели будто. И было их как-то слишком уж много. – Я не люблю кино. И театр.

– А что любишь? – Цверг склонил голову набок.

– Работу.

– Смешная. Я тоже люблю работу, но это еще не значит, что я должен жить исключительно работой. – Он отпил душистый кофе, запах которого дразнил Тельму. – Ладно, мешать не стану. К слову, время было шальным… очередная война… поэтому личности некоторых жертв так и не были установлены.

Тельма кивнула, давая понять, что учтет.

Двадцать второй… двадцать второй год занимал дюжину шкафов. И папок в них было несколько сотен. Некоторые – совсем тонкие, другие – пухлые, иные и вовсе толщиной с солидную книгу. Тельма провела пальцем по пыльным корешкам.

Фамилии.

И снова фамилии. Множество фамилий, которые совершенно ни о чем ей не говорили. И среди них единственная, которая и вправду волновала.

Не Деррингер.

Даже в этом ей отказали. Тельма тронула папку.

Пустота. Ни тени эмоций. И было бы странно ожидать иного. Кто бы ни ставил эту папку на полку, для него Элиза Деррингер была чужим человеком.