Карина Демина - Голодная бездна

– А теперь говори, – не то велел, не то дозволил Мэйнфорд, при том с трудом подавив зевок. Тоже не высыпается? В нынешнем состоянии благостной сытости Тельма была готова посочувствовать ему.

Немного.

– Да в общем-то говорить особо не о чем… старая вещь, очень старая… я бы сказал, древняя.

Указанная вещь вернулась в бархатный футляр.

– Это не… – уточнила Тельма сиплым голосом.

– Все может быть. – Кохэн понял с полуслова. – Хотя… не знаю… я помню ту легенду… и не только вашу легенду. Мой дед рассказывал ту историю иначе. Он говорил о людях, которые пришли из-за моря и назвали себя детьми бога. И не было никого, кто бы усомнился в их словах. И сам Император склонился пред ними…

Нет, все-таки это не может быть она.

Слишком… просто?

Совпадение?

Бывают совпадения, но чтобы вот такие…

– Дед сказал, что… последний Император был глуп и слаб, он не решился последовать заветам предков и не взошел к солнцу, а потому и не сумел противостоять волшебному голосу. И это сгубило всех масеуалле. Боги вмешались, но поздно. Белых людей стало слишком много. У них была сталь. И сила. И многое, чего лишены были масеуалле.

Это Кохэн рассказывал, глядя в чашку с кофе, которую держал в горсти.

– Та война оставила след на землях. И наши Боги вынуждены были отступить. Но и ваши люди потеряли свою силу… нет, я не думаю, что эта та самая свирель. Но еще я знаю, что создана она была отнюдь не богами Старого Света, а малефиками. Одним конкретным малефиком.

Взгляд масеуалле обратился к Мэйнфорду, который лишь плечом дернул.

– В архивах я ничего не нашел.

– Ты не то в них искал…

– Возможно.

Странный разговор, Тельма понимает слова, но не понимает, о чем идет речь.

– Да и осторожный человек даже на пороге смерти не станет упоминать об опасных вещах. Мало ли кому попались бы ваши архивы… не о том речь. – Кохэн отставил чашку и потянулся. – Свирель, которая играла для войны, была совершенным оружием. А эта… в ней чувствуется некая… неправильность? Она жива, да, но и только… эхо силы… на наше счастье. И вот что мне подумалось… он ведь не сразу их создал. Ты понимаешь, о чем я?

Мэйнфорд кивнул.

– Я не понимаю, – Тельма отправила в рот последний трюфель, подумалось, что это не совсем вежливо, с другой стороны, шоколадные конфеты – недозволительная роскошь, а значит, грех не воспользоваться случаем.

Ответил, как ни странно, Мэйнфорд.

– Ни один артефакт не создается сразу. Расчеты. Чертежи. Потом – экспериментальный образец или даже серия. Помогают выявить скрытые недостатки. Доводка. Снова экспериментальные образцы. Их могут быть десятки, если не сотни. Все они в той или иной мере будут обладать заданными свойствами.

– Но не будут совершенны, – добавил Кохэн.

Он поставил локти на стол.

Сцепил пальцы.

Согнулся, уперся подбородком в эти пальцы. Замер.

– Значит, это прототип…

– Или чья-то попытка воссоздать старую легенду. Хотя, – Мэйнфорд поскреб щетинистый подбородок. – Все же я склоняюсь к прототипу. Уж больно материал… специфичный.

Тельма согласилась.

Вряд ли в нынешнем мире, появись у кого безумное желание воссоздать легенду – а желания у людей, как успела убедиться Тельма, порой возникали самые разные, – удастся найти кости сирен Старого Света. Нет, свирель жила давно.

Вот только что ей от Тельмы понадобилось?

Вопрос она не задала, но облизала пальцы и вздохнула.

– Ее… хотели купить. Так он сказал.

– Кто хотел?

– Не знаю.

Это не ложь, это просто маленькая… недомолвка, потому что неизвестно, как поступит Мэйнфорд, если узнает, что купить свирель желал поверенный его родного братца. Впрочем, на ответе Мэйнфорд не настаивал.

– Почему она? – Кривой палец его ткнул в Тельму. – Я вообще ничего не почуял.

– Иммунитет?

– Чего?

– Если ее действительно создал твой предок, очень далекий предок, то с его стороны было бы благоразумно обезопасить себя от собственных созданий.

– Кровь… – Мэйнфорд вновь кивнул и задумался, вперившись в футляр недобрым взглядом. – А ты?

– А я… будем считать, что я не совсем человек… той свирели, – Кохэн подчеркнул голосом, – не было разницы, кто перед ней. А эта… выбрала самую легкую жертву.

Жертвой быть Тельме не нравилось. Она открыла было рот, чтобы сказать, что уже была знакома со свирелью, и дело не в слабости вовсе, но в том мимолетном знакомстве, которое оставило свой след.

Первичное запечатление.

Азы артефакторики.

Но тут же Тельма спохватилась. Если упомянет, то придется излагать и обстоятельства этого знакомства, а там… нет, пожалуй, давняя история к нынешним делам отношения не имеет.

– А знаешь, что самое поганое? – Кохэн обошел стол и наклонился, тонкий нос его уперся в пыльный бархат, глаза закрылись. – Она до сих пор живет… и если дать ей волю…

– Обойдется.

И Тельма вновь согласилась с начальством: волю свирели давать никак нельзя, иначе она, Тельма, потеряет разум. А разум ей нужен.

– Это правильно… и еще… техникам ее показывать нельзя. Слишком много там… народу.

– И что предлагаешь?

– Отнесу ее одному своему знакомому. Он у меня любит подобные игрушки… может, еще чего скажет…

Кохэн вздохнул, едва слышно, но и на этот вздох, на близость его, почти человека, достаточно человека, чтобы очаровать своим голосом, свирель отозвалась протяжным высоким звуком.

– Не стоит стараться. Я с рождения тугоух был, – сказал Кохэн, накрыв футляр ладонью. И тут Тельма поняла, что сейчас лишится свирели, быть может, навсегда.

Сама ее суть воспротивилась.

Ей надо запретить.

Потребовать.

Это ее вещь! Подарок и…

– А скажи-ка, деточка, – нарочито мягко поинтересовался Мэйнфорд. – Ты в морге уже бывала?

В морге пахло зимой.

Не той волглою, которая подползала к дверям приюта, чтобы после долгой агонии сдохнуть в бесконечных дождях. Та зима не знала снега, а если он и выпадал, то уже серым, грязным. Та зима не помнила морозов, но от холода ее не спасали ни хлипкая обувь, ни дрянная одежда. Та зима на праздник Черной ночи приносила дары простуд, а простуды перерождались в пневмонии, и всегда следом за праздником, вялым и тоскливым, как и все в приюте, следовала неделя похорон.

Ту зиму Тельма ненавидела.

Но здесь…

Она закрыла глаза и сделала глубокий вдох.

Чистый воздух. Такой возможен только на Острове с его щитами, и прежде он не казался ей чем-то особенным. А теперь Тельма готова была пить его, как пьют не воду – дорогое вино, особое, созданное для нее одной. С нотами мандаринов и свежей хвои, с пыльцой золотой пудры, которую щедро сыпали на венки, с терпким ароматом восковых свечей…

Она бы так и стояла, наслаждаясь моментом, но Мэйнфорд подтолкнул в спину и рявкнул: