Макс Фрай - Карты на стол (сборник)

Обладатель голоса был невелик ростом, зато отменно упитан. Округлое, как у плюшевого медвежонка, тело, упакованное в линялый растянутый свитер и новенькие фирменные джинсы, висевшие на нем мешком, венчала неожиданно красивая голова – мастерская лепка, благородный профиль, длинные миндалевидные глаза, нежный, почти девичий рот, искривленный сейчас в брезгливой усмешке. Копна черных спутанных волос явно принадлежала кому-то третьему – не плюшевому толстяку, не изнеженному патрицию, а разудалому бродяге цыганских кровей.

Тоже мне, красавчик, подумала Ирма и надменно вздернула бровь.

Какой нелепый, подумала Ирма, что он делает на моей кухне, какого черта?

Натуральный Карлсон, мало ли, что не рыжий, подумала Ирма и невольно улыбнулась.

Все это не последовательно, а одновременно, по отдельности ее умозаключения ничего не стоили, зато их сумма была чем-то вроде правды о незнакомце.

– Ты откуда взялся? – спросила она.

– Из пизды, – с неуместной, ничем не оправданной грубостью рявкнул он. Тут же скорчил умильную рожицу и тоненьким детским голоском пояснил: – Из ма-а-а-мочкиной. – И, ослепительно улыбнувшись, заключил: – Живу я тут.

Карлсону положено жить на крыше, возмущенно подумала Ирма. А в соседней комнате, в коммуналке с общей кухней – перебор, я так не играю.

– Поверила, – обрадовался толстяк. – Расслабься, я не сосед. Стэндапа знаешь? Я с ним пришел. Сам не врубаюсь, зачем.

– Я тоже не врубаюсь, – сухо сказала Ирма.

Она попыталась вспомнить, был ли среди бывших одноклассников, старых приятелей, дальних родственников, однокурсников, друзей, которые заполонили их дом вчера ближе к ночи, кто-нибудь по прозвищу Стэндап, но толстяк не дал ей сосредоточиться.

– И вообще я с Мишкой в одном классе учился.

– С каким именно Мишкой? Их тут с утра трое было.

– С твоим мужем.

– Он не Мишка, он Митя, – Ирма понемногу начала сердиться.

– Ну, значит следующий будет Мишка, – отмахнулся гость. – Или через одного… Слушай, я уже запутался в твоих мужьях. Сама потом разберешься. Ты еще не врубилась? Я – Келли.

И торжествующе умолк. Видимо, предполагалось, что любой культурный человек в курсе, кто такой Келли, и сочтет за честь принимать его у себя дома. Но Ирма не принадлежала к числу адептов этого тайного знания, поэтому только плечами пожала. Дескать, ладно, считай, познакомились. И что дальше? Толстяк высокомерно молчал, выжидая, когда она наконец сообразит, кто он такой, и благоговейно припадет к его стопам.

Интересно, подумала Ирма, «Келли» – это имя или фамилия? И тут же устыдилась собственной наивности. Ясно же, просто погремуха. На самом деле этого Карлсона зовут, например, Коля. Ну или фамилия у него какая-нибудь созвучная. Сразу могла бы догадаться, ее тоже не родители Ирмой назвали, а одноклассники, переделав фамилию «Ермакова». Хорошее вышло имя, гораздо лучше, чем «Катя».

Толстяк устал ждать, когда она ему обрадуется, и перешел к делу.

– Соседи сейчас на работе? – Спросил он. – Кухня наша? Я тут растворчик хочу замутить, ты же не против, да? С меня доза.

Это называется – приехали.

Наркотиков Ирма боялась как огня. То есть не столько самих наркотиков, сколько всего, что им сопутствует. Шприцы, нечистые комки ваты, стеклянные глаза, менты, ломки – все это могло мгновенно сделать ее вполне невинную игру в плохую… – ну, скажем так, не самую хорошую девочку – страшной, вымороченной, абсурдной реальностью. Так далеко Ирма заходить не собиралась.

– Я против, – твердо сказала она. А потом, к собственному удивлению, ухватила толстого красавчика за шиворот и повела к выходу.

По длинному коммунальному коридору шествовали молча. Келли не сопротивлялся, и слава богу, в последний раз Ирма дралась с мальчишками в третьем классе и никаких иллюзий насчет собственных боевых качеств с тех пор не питала.

Только когда Ирма распахнула дверь, ведущую в гулкий, холодный, отделанный грязно-белым мрамором подъезд, толстяк лучезарно улыбнулся и сказал:

– I think this is the beginning of a beautiful friendship.

От неожиданности Ирма расхохоталась и выпустила из рук растянутый ворот его свитера.

Не то чтобы она считала всех, смотревших “Касабланку», братьями по духу. И способность складно говорить по-английски никогда не казалась ей характерным признаком богочеловека, которому все простительно. Но так добродушно и остроумно шутить в наихудший для себя момент позорного изгнания из чужого дома – это действительно надо уметь.

Какой однако непростой кадр, подумала она. Как есть Карлсон.

«Непростой кадр» вежливо подождал, пока она досмеется. А потом сказал:

– Информацию принял к сведению. Раствор варить не будем. А выпить у тебя есть?

Ирма так и не выяснила, кто привел Келли в их дом. Однако заметила, что его появлению в комнате никто особо не обрадовался. Да что там, большинство гостей настороженно косились на толстяка, явно ожидая подвоха, но он был тише воды, ниже травы и ни на шаг не отходил от Ирмы, которая сперва отдала ему свою порцию вина, а потом выделила персональную, почти непочатую бутылку, такого добра не жалко. А сама ушла за шкаф, на условно неприкосновенную территорию условной же спальни, где стояли холсты, так и недокрашенные из-за новоселья. Целых три. Дошло наконец, почему ее все так бесит. Просто пора поработать. Еще вчера было пора.

– Ой, – печально сказал из-за ее спины толстяк. – Это твои картинки?

Ирма кивнула.

– Плохо, – вздохнул он.

– Почему плохо? – рассеянно удивилась Ирма.

До сих пор ее рисунки нравились всем, кроме, разве что, родителей.

– Я знаю, как устроены художники. Тебе никто не нужен. Все только мешают. И я тоже буду мешать.

– Будешь, – согласилась она. – Но это ничего. Я привыкла.

И почти машинально потянулась за палитрой. Вообще-то, они с Митей договорились в спальне не рисовать, но бывают в жизни обстоятельства, отменяющие все предыдущие договоренности. Форс-мажор называется. Смешное слово.

Келли еще что-то говорил, но Ирма уже не слушала, смотрела на холст. Здесь нужно красное, думала она, не вот это серо-буро-малиновое, а чистый светлый кадмий, какая же я была дура, как не видела?

От работы ее не отвлек даже шум разгорающейся за шкафом ссоры. Только подумала с веселой свирепостью абсолютно счастливого человека: не угомонятся, выйду, всех угондошу. И снова отключилась.

Она не замечала хода времени, но чутко реагировала на освещение, поэтому когда за окном начало темнеть, громко, с наслаждением выругалась, вышла из-за шкафа, чтобы включить свет, и обнаружила, что праздник все-таки закончился. Гости ушли, оставив на память о себе почти космический хаос, из которого можно было сотворить все что угодно, кроме домашнего уюта. И черт с ним, потом.