Карина Шаинян - Цветной Дозор

Станция постепенно заполнялась новой порцией пассажиров. Прошагал мимо высокий парень со спортивной сумкой через плечо. Иван Алексеевич припомнил, что они летели одним рейсом. На соседней скамье расположились два тайца в безупречных костюмах. Прошли, щебеча, несколько стюардесс с чемоданчиками на колесах…

Иван Алексеевич с Олюшкой обстоятельно спорили над картой, когда в разговор вмешалась светловолосая девушка с обгорелым носом и тощими руками, увешанными фенечками. Под ногами у нее стоял небольшой рюкзак, до того пыльный, что изначальные цвета рассмотреть уже было невозможно. Девчонка оказалась русской. Говорила она слишком бурно, с нехорошим подъемом и истерическим блеском в глазах, и поначалу Иван Алексеевич слушал просто из вежливости, чтобы не огорчать и без того чем-то растревоженную девочку. Однако вскоре он заинтересовался: оказалось, способ избежать пробок все-таки был. Лодки-автобусы, курсирующие по каналам, в путеводителе не упоминались, но девчонка говорила уверенно, да и выглядела как опытная путешественница. «Заодно посмотрите на Бангкок изнутри», – добавила она под конец.

Лучше бы девочка промолчала, тоскливо подумал Иван Алексеевич, – тогда бы он наверняка поддался лени и остался с женой. Не было бы ни чудовищной усталости, ни дурного предчувствия надвигающейся беды. Но возможность прокатиться по каналу его заворожила. Правда, посмотреть на Бангкок изнутри не вышло: как только лодка отчалила, кондуктор поднял пластиковые шторы вдоль бортов. Они полностью загородили обзор, но не защитили от брызг грязной воды. Однако в остальном девушка оказалась права, и вскоре Иван Алексеевич уже выбрался на Каосан – «очень шумно и очень вульгарно, но вы должны это увидеть».

Что ж, увидел, хватит. Его вдруг охватило паническое желание бежать – прочь отсюда, от грохота, от толпы, от лиц, похожих в свете мертвенно-яркого электричества на злобно оскаленные маски. От раскаленного мангала пахнуло жареной рыбой; Иван Алексеевич остановился, давя спазмы в желудке, и парень в ярко-розовой футболке тут же схватил его за плечо. «Заходите, попробуйте наши коктейли, очень крепкие, очень дешевые». Иван Алексеевич испуганно застонал и шарахнулся, выдираясь, толкнул бирманку с лотком, набитым сувенирами. Бисерные браслеты и деревянные лягушки разлетелись по мостовой. Пробормотав извинения, Иван Алексеевич почти бегом бросился прочь, и ему не нужна была магия, чтобы понять: вслед несутся проклятия.

Вскоре стало ясно, что он окончательно заблудился. Это была уже не Каосан, а одна из соседних улочек, поглощенных туристическим спрутом. Иван Алексеевич стоял посреди толпы, сжимая в потной ладони пакетик с коралловыми сережками – как раз под браслет Олюшке. Он не помнил, когда и где купил их. Он был мокрый от пота, сердце неровно колотилось в груди. Давление в затылке так и не прошло и даже усилилось. Ивана Алексеевича охватило ощущение зла, скрытого за спиной, – не черноты, исходящей от Темных Иных, а ослепительного, сияющего зла, от которого, как от холода, съеживалась кожа на спине и вставали дыбом мельчайшие волоски. Это уже не лезло ни в какие ворота, и Иван Алексеевич велел себе не валять дурака. Вспомни, когда ты почувствовал этот взгляд, сказал он себе: днем, после того как отмахал с Олюшкой несколько километров по Бангкоку и подробно осмотрел два храма. И это после перелета, не привыкнув толком к разнице во времени. Сам себя довел до безобразной паники… Жара и усталость – вот причина дурацких ощущений. Жара и усталость, а не внезапный интерес со стороны Иных.

Оглядевшись, Иван Алексеевич неуверенно свернул в узкий безлюдный переулок – судя по указателю, он должен был вывести на Каосан. Стоило пройти несколько шагов, и его охватили блаженные тишина и прохлада. В голове прояснилось, адреналиновая волна наконец схлынула. Только теперь Иван Алексеевич понял, насколько устал. Он едва волок ноги; шарканье сандалий эхом отражалось от гладких стен. Впереди широкие окна кофейни заливали золотистым светом брусчатку; за ними виднелись небольшие столики, плетеные кресла, грифельная доска с меню над стойкой. Милое местечко – и почему-то совершенно пустое. За прилавком чернела голова бариста; похоже, тот спал в ожидании посетителей. Едва заметный ветерок принес запах свежих булочек и корицы. Чем ближе подходил Иван Алексеевич к кафе, тем прохладнее становилось; похоже, переулок был крытый, и в нем работали мощные кондиционеры. Он поднял голову, но увидел лишь мутновато светящуюся темноту – то ли полупрозрачную крышу, то ли вечно скрытое тучами и смогом небо Бангкока. Взглянул на часы. Выпить кофе в уютном и прохладном помещении было очень соблазнительно. Он так устал. Присесть бы, вытянуть гудящие ноги. Может, даже незаметно снять сандалии и прижать горящие ступни к прохладному, почти холодному плиточному полу. Это было бы хорошо… но Олюшка, наверное, уже заждалась.

Переулок уходил влево, и оттуда доносилось журчание воды. Иван Алексеевич еще раз взглянул на часы. Времени на кофе не было, и он, вздохнув, побрел дальше.

Стену, преградившую путь, сплошь покрывала курчавая лиана с мелкими листочками, изумрудно-зеленая в лучах скрытой подсветки. Сверху стекали тонкие струйки воды, образуя тихий водопадик. Слева от стены виднелся проход, и Иван Алексеевич двинулся туда, с наслаждением вдыхая влажный и прохладный, пахнущий зеленью воздух. Не удержавшись, протянул руку, подставил ладонь под восхитительно холодную струйку, огладил упругие, плотные листочки лианы. Оазис в туристическом аду. Невозможно поверить, что всего в двадцати метрах отсюда орут динамики, а улицы запружены радостной, но бестолково-взвинченной толпой. Здесь было так тихо, что давление, к которому Иван Алексеевич почти привык, которое так ловко себе объяснил, вдруг стало невыносимо тревожным. Он оглянулся, поддавшись нервам, и, вспомнив уроки, взглянул сквозь Сумрак. Конечно, пусто. А странно все-таки, что здесь никого нет: вряд ли его одного выматывает толпа…

– Здесь никогда никого не бывает, – ласково прошелестело за спиной. – Удачное место, чтобы отдохнуть. Прилечь…

Иван Алексеевич громко втянул в себя воздух от неожиданности, дернулся – к свету, к людям, в толпу, прочь от этого пугающе блаженного места, от этого ужасающе доброго голоса. Остатки здравого смысла тоненько вопили, что человечья жизнь не удалась, что он зря согласился на инициацию, что он открылся силам, которых не понимает и с которыми не может справиться… Иван Алексеевич хотел бежать, но усталое, измученное тело не соглашалось с ним. Тело считало, что призрачный голос прав, тело хотело лежать на прохладном, влажном от брызг цементе.