Дин Кунц - Город (сборник)

– Почему она взяла эти вещи из жестянки из-под сладостей, мою фотографию и глаз набивной игрушки?

– Отчасти, чтобы ты нервничал, зная, что она будет помнить о тебе, пока эти вещи остаются у нее.

– Отчасти? Почему?

– После нашего прошлого чаепития, по ходу которого ты рассказал о джуджу, я провел небольшое исследование, джуджу в Африке и того, что в Новом мире назвали вуду. Если эта женщина и впрямь верит в черную магию, она взяла фотографию, чтобы использовать ее как чучело.

– Что?

– Как куклу в вуду. Чучело. Твой образ. Она может верить, что ей удастся мучить тебя на расстоянии, втыкая в фотографию иголки.

– Это плохо.

– Не волнуйся, Иона Керк. Ни в джуджу, ни в вуду правды нет. Это не срабатывает. Чушь, ничего больше.

– Так говорит и мой дедушка.

– Тогда тебе лучше слушать его и не волноваться.

– Ладно, но почему она взяла глаз набивной игрушки?

– На это версии у меня нет. Эта Ева Адамс, эта Фиона Кэссиди, скорее всего, ненормальная. В этом случае понять ее мотивы не представляется возможным.

– Это не очень успокаивает, сэр.

– Да, Иона Керк, не очень.

Наша встреча по поводу отбытия этой женщины приняла слишком серьезный оборот, чтобы считаться праздником. Когда стало понятным, что молчим мы дольше, чем разговариваем, я решил, что самое время уходить. Когда открыл дверь, мистер Иошиока протянул мне простую белую визитку с его именем, словом « ПОРТНОЙ », набранным курсивом, и телефонным номером.

– Это мой рабочий телефон. Если меня нет дома, можешь позвонить по нему в случае чрезвычайных обстоятельств.

– Каких чрезвычайных обстоятельств?

– Любых, Иона Керк.

– Может, они не возникнут.

– Может, и нет.

– Но я думаю, что могут.

– И я того же мнения .

В 1966 году ситуация в стране становилась все тревожнее. Продолжалась эскалация войны. В Чикаго зарезали девушек, учившихся на медсестер. В Остине снайпер, поднявшись на башню, расстреливал людей внизу: безумный бог на высоком троне.

Расовые бунты потрясли Атланту и Чикаго, да и наш город тоже. Здравомыслящие люди вроде Роя Уилкинса [33], Мартина Лютера Кинга и Ральфа Абернети [34]хотели бы провести реформы мирными средствами, тогда как Стокли Кармайкл [35]находил угрозы эффективными, а наиболее радикальные группы вроде «Черных пантер» выступали за насилие. Как вы и сами можете предположить, дедушка Тедди обеими руками голосовал за ненасильственные действия, точно так же, как бабушка Анита и моя мама.

Антивоенное движение набирало силу. В нашем городе восемнадцатого октября ночью взорвались бомбы в двух призывных пунктах. Обошлось без убитых и раненых. Полиция опубликовала портрет подозреваемого, нарисованный со слов очевидца, который видел какого-то подозрительного человека рядом одним из этих пунктов. Я с ним никогда не встречался… и все-таки что-то в нем показалось мне знакомым. После того как мама бросила газету в мусорное ведро, я незаметно достал ее, вырезал портрет, нарисованный полицейским художником, и спрятал в жестянку с моими сокровищами.

Я не знал, как воспринимать весь этот социальный хаос, и старался жить по совету матери: по совести, не принимая близко к сердцу все то, что обрушивается на тебя. Телевизионные новости – это не все новости, говорила она, и мир сохраняют единым целым как раз те люди, которые не попадают в новости, предпочитая жить своей жизнью.

Но, что бы ни происходило, музыка в тот год звучала удивительная. Перси Следж [36], «Мамас энд Папас», Саймон и Гарфункель, «Мотаун…» [37], «Фо топс», «Супримс», «Мираклс» [38]. «Битлз» выпустили альбом «Револьвер», Боб Дилан – «Светлое на светлом», «Бич бойз» – «Любимые звуки». Гитара Джима Макгуинна блистала в записи «На высоте восьми миль» группы «Бердз».

Октябрь перетек в ноябрь, и с приближением зимы страна как-то успокоилась, но ненадолго. Пришли бумаги о разводе, подписанные моим отсутствующим отцом, одобренные судом, и, хотя женитьба оставалась священной для мамы, мы жили в такое время, когда все меньше и меньше людей соглашалось с ней. Мы провели прекрасный День благодарения в доме дедушки и бабушки, и они пригласили друзей, у которых не было своей семьи.

На Рождество мы с мамой, дедушкой и бабушкой пошли к мессе. Церковь освещалась только лампами над алтарем и сотнями мерцающих свечей вдоль нефа. Если ты прищуривался, то колонны и своды, находившиеся вдали, словно таяли, давящее величие архитектуры уходило, пространство становилось почти домашним, словно ты перенесся на многие сотни лет в прошлое и оказался в тихом, неприметном месте, где и произошло чудо, а свет шел не от сотен свечей, но из самого воздуха, в куда менее суетливую эпоху до изобретения часов, в ночь мира и покоя, от которой обновленный мир и начал отсчет своего времени.

Четырьмя днями позже, 28 декабря, почитав час перед сном и прежде чем выключить свет, я достал из ящика ночного столика флорентийскую жестянку. После поджога призывных пунктов я несколько недель время от времени всматривался в портрет подозреваемого бомбиста, не понимая, чем он так притягивал меня, но потом интерес пропал, и я, наверное, с месяц не смотрел на рисунок. На этот раз, едва повернув газетную вырезку к свету, я осознал, что полицейский художник, исходя из примет, которые запомнил случайный свидетель, нарисовал, пусть и не так чтобы точно, портрет Лукаса Дрэкмена.

До того как я увидел во сне Фиону Кэссиди, мне приснился Лукас Дрэкмен, в ночь после того дня, когда я, придя в общественный центр, обнаружил там обещанное пианино и миссис О’Тул начала учить меня на нем играть. Во сне я увидел его подростком, когда он, уже убив родителей в их постели, крал деньги, драгоценности и кредитные карточки, которые только мог найти. Я услышал, как он говорил мертвому отцу, стоя у залитой кровью кровати: « Эй, Боб. Как тебе нравится в аду, Боб? Теперь ты понимаешь, что поступил глупо, отправив меня в эту гребаную военную академию, Боб? Темный ты, самодовольный сукин сын ».

То ли свидетель дал неточное описание, то ли художник неудачно перенес услышанное на бумагу, но пропали глубоко посаженные глаза Лукаса Дрэкмана, да и с формой лица он, пожалуй, промахнулся. Нос, правда, напоминал ястребиный, такой же, как был у убийцы, но лицо выглядело слишком узким, слишком вытянутым. Что точно удалось запомнить свидетелю и передать художнику, так это полные, чуть ли не девичьи губы, которые в жизни даже резче, чем на портрете, контрастировали с аскетичным лицом Лукаса Дрэкмана.

На следующий день, в четверг 29 декабря, я, естественно, оставался дома: каникулы. Мама в этот вечер не пела: «Слинкис» закрылся на подготовку к грандиозному празднованию двух последних вечеров года. Ей предстояло отработать пятичасовую смену в «Вулвортсе», а потом она собиралась вернуться домой, чтобы провести вечер со мной. Поскольку не могла остаться дома на Новый год или днем раньше, то хотела, чтобы мы устроили домашний праздник именно в этот день. Дала мне денег, чтобы я взял обед навынос в кафе «Королевское», где мы с ней завтракали в один из дней, которые провели вместе. Соус чили они готовили лучше всех в мире – об этом свидетельствовало рекламное объявление в витрине, а их сырный хлеб мне иногда снился. Мне поручили купить соус, которым мама хотела заправить свежесваренную и заправленную маслом лапшу, сырный хлеб и десерт по моему выбору.