Нил Гейман - Сыновья Ананси

– Первое – вино, – объявил Паук. – Реки, и озера, и безбрежные океаны вина.

– Идет, – сказал таксист, встраиваясь в поток.

– У меня дурное предчувствие насчет всего этого, – с готовностью поделился Толстяк Чарли.

Паук кивнул.

– Дурное предчувствие, – сказал он. – Да. Мы оба испытываем дурное предчувствие. И сегодня мы возьмем эти дурные предчувствия и разделим их, и глянем им в лицо. Мы будем скорбеть и осушим жалкие опивки бытия. Боль разделенная, брат мой, не умножается, но сокращается наполовину. Один в поле не воин.

– Не спрашивай, по ком звонит колокол, – подхватил таксист. – Он звонит по тебе.

– Ого, – сказал Паук. – Ну и головоломку ты нам подкинул.

– Спасибо, – сказал таксист.

– Этим все и кончается, ладно. А ты у нас, типа, философ. Меня зовут Паук. Это мой брат, Толстяк Чарли.

– Чарльз, – поправил Толстяк Чарли.

– Стив, – представился таксист. – Стив Берридж.

– Мистер Берридж, – сказал Паук. – Как вы смотрите на то, чтобы быть нашим персональным водителем сегодня ночью?

Стив Берридж объяснил, что его смена подходит к концу, и он собирается ехать домой, где его ждут к ужину миссис Берридж и маленькие Берриджи.

– Слыхал? – спросил Паук. – Семейный человек. А в нашей семье только мы с братом и остались. Вот встретились в первый раз.

– Ничего себе история, – сказал таксист. – Кровная вражда?

– Вовсе нет. Он просто не знал, что у него есть брат, – ответил Паук.

– А ты? – спросил Толстяк Чарли. – Ты-то знал обо мне?

– Может, и знал, – сказал Паук. – Но разве ж все в голове удержишь, в наши-то годы.

Машина остановилась у тротуара.

– И где мы? – спросил Толстяк Чарли. Уехали они недалеко. Ему казалось, они где-то поблизости от Флит-стрит.

– То, что просили, – сказал таксист. – Вино.

Паук выбрался из такси и уставился на грязные дубовые доски и чумазые окна старинного винного бара.

– Отлично, – сказал он. – Заплати ему, брат.

Толстяк Чарли расплатился с таксистом. Они прошли внутрь: по деревянным ступенькам спустились в подвал, где румяные адвокаты пили плечо к плечу с бледными банковскими служащими. Пол был посыпан опилками, а список имевшихся в наличии вин неразборчиво выведен мелом на черной доске за барной стойкой.

– Что будешь пить? – спросил Паук.

– Бокал столового красного, – сказал Толстяк Чарли.

Паук глянул на него сурово.

– Мы – последние отпрыски рода Ананси. И мы не можем скорбеть о нашем отце со столовым красным.

– Хм. Верно. Ну, тогда что ты, то и я.

Паук подошел к барной стойке, с легкостью прокладывая путь сквозь толпу, будто никакой толпы и не было. Через несколько минут он вернулся, держа в руках два бокала, штопор и чрезвычайно пыльную бутылку. Он открыл бутылку очень легко, что особенно впечатлило Толстяка Чарли, который обычно, открыв бутылку, страдал, выуживая из своего бокала пробочные крошки.

А Паук уже разливал вино, такое темное, что оно казалось почти черным. Он наполнил оба бокала и поставил один перед Толстяком Чарли.

– Тост, – сказал он. – В память о нашем отце.

– За папу, – сказал Толстяк Чарли. Он чокнулся с Пауком, почему-то не разлив ни капли, – и сделал глоток. Вино было заметно горше обычного, с травами и солью.

– Что это?

– Похоронное вино, как раз такое, какое пьют за богов. Давненько они его не готовили. В него добавляют горькое алоэ и розмарин, и слезы дев с разбитыми сердцами.

– И его продают в баре на Флит-стрит? – Толстяк Чарли взял бутылку, но пыльная этикетка к тому же так выцвела, что ничего было не разобрать. – Никогда о таком не слышал.

– В старых барах попадаются неплохие вещи, если попросишь, – сказал Паук. – Или, может, мне так кажется.

Толстяк Чарли сделал еще глоток. Крепко и пряно.

– Не пей по глоточку, – посоветовал Паук. – Это вино скорби. Выпей залпом. Вот так. – Он сделал большой глоток и скорчил гримасу. – И так вкуснее.

Толстяк Чарли поколебался и набрал полный рот странного вина. Ему даже показалось, что он различает вкус алоэ и розмарина. Неужели оно действительно солоно от слез?

– Они кладут розмарин, чтобы помнилось, – сказал Паук и вновь наполнил бокалы. Толстяк Чарли попытался было сказать, что не настроен так много пить, ведь завтра на работу, но Паук его остановил.

– Твоя очередь говорить тост, – сказал он.

– Хм. Ладно, – сказал Толстяк Чарли. – За маму.

Они выпили за мать. Толстяк Чарли чувствовал, как усилился вкус горького вина: в глазах защипало, и чувство утраты, глубокой и болезненной, пронзило его. Он скучал по матери. Скучал по своему детству. Даже по отцу он скучал. Напротив него качал головой Паук, по лицу его скатилась и плюхнулась в бокал с вином слеза; он дотянулся до бутылки и разлил еще.

Толстяк Чарли выпил.

Скорбь пронизывала его, пока он пил, наполняя голову и тело ощущением потери и болью утраты, накрывая его с головой, как океанская волна.

Вот уже слезы потекли по лицу, растворяясь в бокале. Он ощупал карман в поисках платка. Паук разлил остатки черного вина.

– Так это вино здесь правда продают?

– У них была бутылка, но они об этом не знали. Нужно было просто напомнить.

Толстяк Чарли высморкался.

– Я никогда не знал, что у меня есть брат, – сказал он.

– Я знал, – сказал Паук. – Всегда хотел тебя отыскать, но стеснялся. Знаешь, как это бывает.

– Не совсем.

– Случались всякие вещи.

– Какие вещи?

– Вещи. Случались. Вот что делают вещи. Они случаются. Невозможно рассчитывать, что удастся за всем уследить.

– Напр’мер?

Паук отпил еще вина.

– Хорошо. В последний раз, когда я решил, что мы должны встретиться, я, типа, целыми днями это обдумывал. Чтобы все хорошо прошло. Нужно было выбрать, во что одеться. Затем нужно было решить, что сказать, когда мы встретимся. Встреча двух братьев это ж, типа, тема для эпоса, разве нет? Я решил, что единственная возможность изъясниться в подобающем тоне, – это если говорить стихами. Но какими стихами? Прочитать рэп? Устроить декламацию? В смысле, я ведь не собирался приветствовать тебя лимериком. Итак. Это должно быть что-то кромешное, мощное, ритмическое и эпическое. И я нашел нужное начало. Идеальная первая строка. «Кровь взывает к крови, как сирены в ночи». Этим многое сказано. Я знал, что мог бы все в них вместить: людей, умирающих на улицах, пот и кошмары, несокрушимую мощь свободных духом. Все бы туда засунул. Но потом я стал придумывать вторую строку, и все пошло наперекосяк. Самое лучшее, что пришло в голову, было: « Малтай [16]-талалалай-талалалай-не-кричи».

– А кто такой Малтай-талалалай? – прищурился Толстяк Чарли.

– Это не кто. Я просто показываю, где должны быть слова. Но дальше этого я так и не продвинулся, а не мог же я заявиться с одной первой строкой, несколькими малтаями и несколькими словами из эпической поэмы. Это было бы неуважительно по отношению к тебе.