Нил Гейман - Сыновья Ананси

– Домой, – сказал он.

– Мистер Финнеган? – спросила Рози.

– Старое семейное имя, – ответил Грэм Коутс, убежденный, что это правда. Для какой-нибудь семьи. Он захлопнул заднюю дверцу и обошел автомобиль, чтобы сесть впереди.

Мэв Ливингстон потерялась. Все начиналось так хорошо: она захотела оказаться дома, в Понтефракте, свет замерцал, поднялся жуткий ветер, и в одном эктоплазмическом порыве она оказалась дома. Она в последний раз прошлась по дому и вышла в осенний день. Мэв хотела увидеть сестру, живущую в Суссексе, и не успела об этом подумать, как оказалась в саду, где та выгуливала спрингер-спаниэля.

Это оказалось совсем несложно.

Именно тогда она решила, что хочет видеть Грэма Коутса, и с этого момента все пошло наперекосяк. Она сразу же вернулась назад, в офис в Олдвиче, потом в пустой дом в Перли, где Грэм Коутс устраивал небольшую вечеринку лет десять назад, а потом…

А потом она потерялась. И куда бы ни пыталась отправиться, это все только усугубляло.

Теперь она понятия не имела, где находится. Похоже на какой-то сад.

Короткий ливень все, кроме нее, промочил. От земли поднимался пар, и она поняла, что она не в Англии. Темнело.

Она села на землю и принялась шмыгать носом.

– Ну вот, – сказала она себе, – Мэв Ливингстон, соберись.

Но шмыгать после этого стала только чаще.

– Может, дать носовой платок? – спросил кто-то.

Мэв подняла голову. Платок предлагал пожилой тонкоусый джентльмен в зеленой шляпе.

Она кивнула и сказала:

– Хотя, кажется, это не имеет смысла. Я все равно не смогу к нему прикоснуться.

Мужчина сочувственно улыбнулся и передал ей платок. Пальцы не прошли сквозь платок, так что она высморкалась и промокнула глаза.

– Спасибо. И извините. Как-то все навалилось.

– Бывает, – сказал мужчина. Он оценивающе оглядел ее сверху вниз. – Кто вы? Даппи [79]?

– Нет, – сказала она. – Не думаю. А что значит «даппи»?

– Призрак, – сказал он. Его тонкие усы напомнили ей, пожалуй, Кэба Кэллоуэя или Дона Амичи [80], одну из тех звезд, что, старея, не утрачивают своей звездности. Кем бы ни был этот мужчина, он оставался звездой.

– Ах да, точно. Да, я одна из них. Хм. А вы?

– Более или менее, – сказал он. – Во всяком случае, я мертв.

– Ох. Позвольте спросить, где мы находимся?

– Мы во Флориде, – сказал он. – На кладбищенской земле. Это хорошо, что вы на меня набрели, – добавил он. – Я как раз собирался прогуляться. Не хотите присоединиться?

– А почему вы не в могиле? – спросила она нерешительно.

– Скучно стало, – ответил он. – Вот решил прогуляться. И может, немного порыбачить.

Она, все еще сомневаясь, кивнула. Хорошо, когда есть с кем поговорить.

– Хотите услышать историю? – спросил старик.

– Не особенно, – призналась она.

Он помог ей подняться, и они покинули сад упокоения.

– Довольно честно. Тогда постараюсь покороче. Не буду вдаваться. Знаете, я такие истории могу неделями рассказывать. Все дело в деталях: эти добавляешь, о других умалчиваешь. В смысле, оставив в стороне погоду и во что люди были одеты, пол-истории пропускаешь. Я вот однажды рассказывал историю…

– Послушайте, – перебила она, – если собираетесь рассказать, просто расскажите и все, хорошо?

Смеркалось, и идти вдоль дороги было неприятно. Она напомнила себе, что никакая машина ее не собьет, но это не сделало ощущения более комфортными.

Старик, слегка нараспев, начал рассказывать.

– Вы должны понять, когда я говорю «тигр», – сказал он, – я имею в виду не полосатую кошку из Индии. А тех, кого люди называют большими кошками – пум, рысей, ягуаров, в общем, всех. Улавливаете?

– Разумеется.

– Хорошо. Итак… Давным-давно, – начал он, – истории принадлежали Тигру. Все истории, что когда-либо были, принадлежали Тигру, все песни принадлежали Тигру, и я бы даже сказал, что все шутки принадлежали Тигру, но во времена Тигра было не до шуток. В историях Тигра было важно лишь, сколь крепки твои зубы, как ты охотишься и как убиваешь. Но ни мягкости, ни ловкости, ни мира в историях Тигра не было.

Мэв попыталась представить, какие истории могла бы рассказать большая кошка.

– То есть они были жестокими?

– Иногда. Но по большей части плохими. Когда все истории и песни принадлежали Тигру, это были плохие для всех времена. Люди принимают форму при помощи тех песен и историй, которые их окружают, особенно если собственной песни у них нет. А во времена Тигра все песни были мрачными. Начинались со слез, заканчивались кровью, и других историй люди того мира не знали. И вот пришел Ананси. Вы, полагаю, все о нем знаете…

– Не думаю, – сказала Мэв.

– Ну, если я начну рассказывать, как умен и красив, как обаятелен и коварен он был, мне придется говорить до следующего четверга, – начал старик.

– Тогда не надо, – сказала Мэв. – Поверим на слово. А что этот Ананси сделал?

– Ну, Ананси выиграл истории. Хотя почему выиграл? Он их заслужил. Он забрал их у Тигра и сделал так, чтобы Тигр больше не смог вернуться в реальный мир. По крайней мере, во плоти. Истории, которые рассказывали люди, стали историями Ананси. Это было десять или пятнадцать тысяч лет назад. Теперь истории принадлежат Ананси – и в них есть шутки, обман и мудрость. Теперь все люди по всему миру перестали размышлять только об охоте или о том, как не стать добычей. Они начинают задумываться о том, как избежать проблем, – порой ввергая себя в еще большие проблемы. Им все еще нужно набивать себе животы, но теперь они пытаются придумать, как сделать это, ничего не делая, вот ради чего люди начинают раскидывать мозгами. Некоторые думают, что первым орудием было оружие, но все было наоборот. Сперва люди разобрались с орудиями. Сначала костыль, потом дубина – и никак иначе. И поскольку люди теперь рассказывают истории Ананси, они начали задумываться, как добиться поцелуя, как получить что-то за просто так, будучи умнее или забавнее. Вот когда они стали созидать мир.

– Это просто сказка, – сказала она. – Люди начали с того, что придумали истории.

– Что это меняет? – спросил старик. – Может, Ананси это просто какой-то парень из истории, придуманной в Африке в дни, когда мир только начинался. Какой-то мальчишка с болячкой на ноге, шлепая костылем по грязи, придумал бестолковую историю о человеке из смолы. Это что-нибудь меняет? Люди отвечают на истории. Они рассказывают их самим себе. Истории разлетаются, и когда их рассказывают, меняют рассказчиков. Потому что сейчас те, кто думал лишь о том, как убежать от льва или держаться подальше от реки, чтобы не стать легкой добычей крокодилов, начали мечтать о совсем другой жизни. Мир, может, и остался прежним, зато обои поменялись, верно? У людей по-прежнему та же история, они рождаются, что-то делают и умирают, но теперь история значит совсем не то, что прежде.