Нил Гейман - Сыновья Ананси

Тигр повернулся к Чарли спиной. Он ринулся сквозь толпу, но реветь не перестал, отчего все засмеялись еще громче, а разъяренный Тигр укрылся в своей пещере.

Паук быстро взмахнул рукой.

Раздался грохот, и зев пещеры Тигра завалило камнями. Паук выглядел довольным. А Чарли продолжал петь.

Он пел песню Рози Ной и песню ее матери: он напел ей долгую жизнь и столько счастья, сколько она заслужила.

Он спел о своей жизни, обо всех жизнях, и в своей песне увидел, что узор их жизней – это паутина, в которую по ошибке залетела муха, и песней он запутал муху, чтобы та не вырвалась, а в паутину вместо поврежденных нитей добавил новых.

Теперь песню можно было, пожалуй, и закончить.

Ни капельки тому не удивившись, Чарли понял, что ему нравится петь другим людям, и это то, чему он посвятит остаток своей жизни. Он будет петь: не большие волшебные песни, что создают миры или одухотворяют существующие, а обычные песни, поменьше, которые на миг делают людей счастливее, заставляют их танцевать и, пусть и ненадолго, забыть о своих проблемах. Он знал, что мандража перед выступлением не избежать, страх сцены никуда не уйдет, но он также понял, что это как прыгнуть в бассейн – холод пробирает только первые несколько секунд, а потом дискомфорт проходит, и становится хорошо…

Но не так хорошо. Так хорошо не будет больше никогда. И все-таки хорошо.

И он допел. Чарли опустил голову. Создания на утесе дали утихнуть последним нотам, перестали топать, хлопать и танцевать. Чарли снял отцовскую зеленую шляпу и обмахнул лицо.

– Это было удивительно, – сдавленно прошептал Паук.

– Ты тоже так можешь, – сказал Чарли.

– Не думаю. Что это было в конце? Я чувствовал, что ты что-то делаешь, но на самом деле не могу сказать, что это было.

– Я подправил кое-что, – сказал Чарли. – Для нас. Я думаю. Но я не уверен…

И он не был уверен. Песня закончилась, а о чем она была, забывалось так же стремительно, как утренний сон.

– Твоя работа? – указал он на заваленный камнями вход в пещеру.

– Да, – сказал Паук. – Это меньшее, что я мог сделать. Впрочем, Тигр когда-нибудь выберется. Честно говоря, хотел бы я не просто захлопнуть за ним дверь, а по-настоящему ему навредить.

– Не переживай, – сказал Чарли. – Я навредил. По-настоящему.

Он окинул взглядом расходившихся животных и нисколько не удивился, не увидев отца.

– Пойдем, – сказал он. – Пора возвращаться.

Чтобы повидать Рози, Паук пришел в часы для посещений. В руках он держал огромную упаковку шоколадок, самую большую из тех, что были в больничном магазинчике.

– Это тебе, – сказал он.

– Спасибо. Мне сказали, что мама, кажется, выкарабкается. То есть она вдруг открыла глаза и потребовала овсянки. Врач говорит, это чудо.

– Твоя мать попросила еды? Действительно чудо.

Она шлепнула его по руке, но не убрала своей.

– Послушай, – сказала она спустя мгновение, – ты, конечно, решишь, что это глупо, но там, в темноте, с мамой, я думала, что ты мне помогаешь. Я чувствовала, что ты загоняешь зверя. Что если бы не ты, он бы нас убил.

– Гм. Может, я и помог.

– Правда?

– Не знаю. Мне так кажется. Я тоже попал в переделку, и я думал о тебе.

– В большую переделку?

– В огромную.

– Дай мне воды, пожалуйста.

Он подал ей стакан воды.

– Паук, что ты делаешь?

– Делаю?

– Где ты работаешь?

– Да где захочу!

– Думаю, – сказала она, – я могу тут немного задержаться. Нянечки всё рассказывают, как нужны здесь учителя. Вдруг я могла бы помочь.

– Это может быть интересно.

– А ты чем будешь тогда заниматься?

– Ну, если ты останешься здесь, я уж точно найду, чем заняться.

Их пальцы сплелись так туго, словно в морской узел.

– Думаешь, у нас получится? – спросила она.

– Думаю, да. – рассудительно сказал Паук. – А если ты мне наскучишь, я уеду и займусь чем-нибудь еще. Так что не волнуйся.

– О, – сказала Рози. – Я вовсе не волнуюсь.

Она действительно не волновалась. В мягком голосе звенела сталь. Теперь понятно, чем они с матерью похожи.

Чарли нашел Дейзи на пляже, в шезлонге. Он решил, что она дремлет на солнце. Но когда его тень ее коснулась, она сказала:

«Привет, Чарли». Не открывая глаз.

– Как ты узнала, что это я?

– Твоя шляпа воняет, как сигара. Ты не собираешься от нее избавиться в ближайшем будущем?

– Нет, – сказал Чарли. – Я же говорил. Фамильная реликвия. Я собираюсь носить ее, пока не умру, а тогда она достанется в наследство моим детям. Вот. А ты все еще работаешь в полиции?

– Типа того, – сказала она. – Босс сказал, они решили, что у меня нервное истощение из-за переработок, и я на больничном, пока не почувствую себя достаточно хорошо, чтобы вернуться.

– А. И когда это произойдет?

– Не знаю, – сказала она. – Передай, пожалуйста, масло для загара.

У него в кармане лежала коробочка. Он вытащил ее и положил на ручку раскладного кресла.

– Через минутку. Э-э-э. – Он выдержал паузу. – Видишь ли, – сказал он, – один раз мы уже прошли через такое стыдобище под дулом пистолета. – Он открыл коробочку. – Но это тебе. От меня. Точнее, мне вернула его Рози. И его можно обменять на то, которое тебе понравится. На другое. Это наверняка и по размеру не подходит. Но оно твое. Если ты его хочешь. И, гм, меня.

Она достала из коробки кольцо.

– Хмф. Ну ладно, – сказала она. – Если только ты делаешь это не ради того, чтобы получить назад свой лайм.

Тигр рыскал по пещере. Хвост у него ходил ходуном, пока Тигр вышагивал взад-вперед. Во тьме глаза его горели, как изумрудные факелы.

– Весь этот мир, и все, что в нем есть, было моим, – сказал Тигр. – И луна, и звезды, и солнце, и истории. Все принадлежало мне.

– Я чувствую, что обязан отметить, – сказал тихий голосок из глубины пещеры, – что вы это уже говорили.

Тигр остановился и развернулся к дальней части пещеры. Во время ходьбы по его шкуре шла рябь, словно мех был натянут поверх гидравлических пружин. Он подошел к обглоданной туше буйвола и тихо сказал:

– Прошу прощения.

Внутри туши что-то скреблось. Наконец из грудной клетки высунулся кончик носа.

– На самом деле, – сказал хозяин носа, – я был, так сказать, согласен с вами. Вот что.

Маленькие белые лапки вытянули из ребер полоску сушеного мяса, и перед Тигром появился зверек цвета грязного снега. Это мог быть мангуст-альбинос или, возможно, какой-то особо изворотливый хорек в зимней шкурке. Глаза у него были как у того, кто жрет отбросы.

– Весь этот мир, и все, что в нем есть, было моим. И луна, и звезды, и солнце, и истории. Все принадлежало мне, – сказал он. – Все это вновь принадлежало бы мне.

Тигр уставился на маленького зверька, а потом, без предупреждения, одним ударом лапы разнес грудную клетку буйвола, разбив остов на несколько зловонных фрагментов и пригвоздив маленькое животное к земле. Зверек вырывался и изворачивался, но убежать не смог.