Андрей Прусаков - Я – утопленник

– Время лечит, друг мой, вы позволите мне вас так называть, ведь мы с вами в некотором роде… собратья…

– Да, конечно, почему нет?

– Так что же, друг мой, вас привело сюда на этот раз? Я замечаю у вас пытливый и любознательный характер и потому смею думать, что пришли вы не просто так, проведать мою могилу, – Ковров улыбнулся. – Ведь я вам не родственник.

– Упырь, – без обиняков ответил я. Ковров помрачнел, если можно так сказать о призраке.

– Упырь… – медленно произнес мертвец. – Почему вы спрашиваете о нем?

– Мне сказали, он очень опасен, сказали, что может даже убить… мертвеца, – усмехнулся я дурацкой тавтологии. – Кстати, тот старичок у входа тоже с ним знаком.

– Его здесь знает всякий, – вздохнул Павел Иванович. – И что он убить может – сущая правда. Наверное, я должен был предупредить вас, ведь вы… из другой среды, так сказать. Из царства Водяного. А здесь владенья Упыря. Вы рискуете, а я, старый дурак, обо всем забыл! Если он здесь появится, вам лучше бежать без оглядки…

– Да кто он такой?

– Он владеет этим городом. Точнее сказать, владеет мертвым Санкт-Петербургом, невидимым для живых. Его можно назвать и моим хозяином, так же как Водяной – хозяин ваш. Вы уж не обижайтесь…

Я не обижался. Тем более что так все и было.

– А как он выглядит?

– А как выглядит смерть? Неприглядно, жутко и уныло. Вам правильно сказали: остерегайтесь его, а увидите – бегите в свои владения. Только там вы будете в безопасности.

Я заметил, что Ковров тревожно оглядывается, и его волнение невольно передалось мне.

– В последнее время он здесь не появляется, и, знаете, я счастлив, когда его не вижу.

Тут я заметил, что он старается не произносить имени Упыря вслух. Все «он» да «он». Логично, помяни черта – он тут как тут.

– Кладбища – его вотчина. Он говорит: весь город – кладбище, а значит, и весь город – его… Но это метафора, если вы понимаете.

– А его самого убить можно?

Ковров внимательно посмотрел на меня:

– Даже не думайте, ничего у вас не выйдет. Вы слишком слабы, а он долго… правит здесь. И потом, зачем вам это надо? Убийство – великий грех. Даже мысли о нем отягчают душу. Почему вы спрашиваете?

– Я так спросил. На всякий случай. И что, он бессмертен?

– Нет, конечно. Смерть в людском, обывательском представлении – это небытие, а мы с вами живем, значит, и умереть можем. Так и он. Андрей, даже не пытайтесь встать у него на пути! Вы не знаете, насколько он злобен и насколько могуч. Хорошо, что здесь, кроме меня, из наших почти никто не появляется, а то давно доложили бы… ему. Будьте осторожны.

– Буду, – пообещал я. – Павел Иванович, давно хотел спросить: а вы как… здесь оказались? Расскажете?

– Если бы я первым спросил вас о том же, вы почли бы мой вопрос бестактностью, – ответил Ковров. – Но я не обижаюсь, упаси бог. Я даже в некотором роде рад… Я никому об этом не рассказывал. А вы поведали мне свою историю, и я чувствую себя в долгу. Впрочем, в то время об этом случае даже газеты писали, хотя что они знают, газеты…

Ее звали Дарья. Я встретил ее в тысяча восемьсот семьдесят втором году, в царствование Александра Второго… Жил я недалеко от Дворцовой слободы, сейчас этого дома нет. Служил и до советника дослужился. Жил неплохо, служба была не в тягость. Денег мне хватало, я ходил в театр, покупал книги. Проживал в доме графа Волынцева, конечно, не в бельэтаже, но квартира была приличная, с зелеными обоями и мебелью…

Судя по лицу, ему нравилось вспоминать. А чем еще жить мертвецу? «Умирает», наверное, от скуки, подумалось мне, а живет памятью.

– То время вспоминается с такой радостью… Помню прогулки по Екатерининскому каналу. Помню, когда зажгли первые электрические фонари на Одесской улице, мы с Дарьей ходили смотреть это чудо… Тогда ведь это казалось чудом, Андрей, вам не понять.

Я улыбнулся и кивнул. Может, и не понять, но представить можно.

– Дарья тогда говорила: этот чудесный огонь – символ нашей любви. Конечно, я читал в газетах, что электрический свет – изобретение науки, и все же Дарье нравилось так говорить, а мне – слышать. Кто из нас мог тогда знать… – Ковров тяжело вздохнул.

Я догадался, как ему тяжело, и открыл рот, собираясь сказать, что мне пора идти. Призрак качнул ладонью:

– Не беспокойтесь, я вспоминаю это каждый день. Эти воспоминания и есть моя истинная жизнь, если вы меня понимаете. Лучшее время. Вы только задумайтесь: целая жизнь из тысяч и тысяч дней, а счастья – по дням пересчитать. Разве так должно быть?

Мне несколько надоела манера Коврова внезапно отходить от темы, перескакивать с пятого на десятое, задавать философские вопросы и выжидающе смотреть, словно я мог дать на них ответ. И все же слушать его было интересно. Он гораздо разговорчивей Архипа, от него можно узнать об этом мире больше, чем рассказал бы Архип. В отличие от Коврова утопленник не слишком распространялся о прежней жизни, мне казалось, он ненавидит «верхний мир».

– Дарья была не той, кого можно любить человеку моего сословия и положения. Родители ее жили на Охте, напротив завода Обухова. Там селились мастеровые и ремесленники, многие работали на государевых верфях.

Я приехал к мебельщику, которого мне порекомендовал один приятель. И там впервые увидел Дарью. Она была его дочерью. И, знаете, едва мы встретились глазами, я понял, что увижу ее не раз. Потому что не смогу отпустить от себя.

Я взял ее к себе служанкой. И видит Бог, с первого же дня мне было стыдно, что она работает. Я никогда не думал, что моя любимая женщина будет работать. Это немыслимо, тем более что я был человек небедный и мог содержать жену. Жену, а не приживалку, понимаете разницу, молодой человек? Дарья мыла пол, стирала и чистила, а я не смел запретить ей, боялся, что мои чувства станут слишком заметны, вызовут досужие разговоры, сплетни и, в конце концов, слухи дойдут до моего начальства. Сейчас я презираю себя за это. Как я мог? Как вообще могут люди ставить что-то выше любви?

Мы виделись часто, каждый день, и с каждым днем я убеждался, что для меня нет и не будет другой женщины. Это будет Дарья или – никто. Но оставлять ее приживалкой я не хотел. Делать так означало не уважать ее, не любить – а я ее любил!

Ах да, совсем забыл… Однажды мой приятель, любитель спиритизма и мистик, отвел меня к цыганке. Сказал, что та будущее по руке читает так же легко, как дьячок – Библию. Не верил я в это, но решил попробовать. Сказал цыганке, что жениться хочу… Взяла она мою ладонь, посмотрела и говорит: «Берегитесь, барин. Счастливы будете, но недолго. Смерть вам от любви написана». Задумался я тогда, но не испугался. Я не военный, в походы не хожу, отчего же смерть? Смерть от любви? Какая глупость! Невозможно думать о смерти, когда любишь.