Андрей Прусаков - Я – утопленник

А может, никому ничего не говорить? Что я, язык за зубами не удержу? Я же не баба! Живи себе, раз живешь. И все. И – никому!»

Слегка приободрясь, я отправился дальше. Люблю гулять по центру. Если бы не машины, заполонившие город и отравлявшие воздух, гулять по Петербургу было бы сплошным наслаждением. Я остановился у булочной, куда помятый жизнью грузчик живо затаскивал поддоны со свежим хлебом, и во всю грудь вдохнул хлебный аромат. И ничего не почувствовал. Никакого запаха. Что такое? Я вновь принюхался: ничего. Как будто грузчик носил не румяные свежевыпеченные батоны, а пакеты с пастеризованным молоком. Насморком я не страдал, выходит, у меня и обоняние пропало? Весело. Хорошо хоть, вижу и слышу.

На всякий случай нагнулся к выхлопной трубе грузовика и вдохнул вылетавший дымок. Выскочивший из магазина грузчик изумленно воззрился на меня. Никакого запаха! Я выпрямился и побрел прочь.

Ночь вдохновляет, и я понимал поэтов, воспевавших ее. Днем ты, как правило, занят. Дела, учеба, разговоры – суета, одним словом. Днем ты раб всевозможных дел и забот. А вот ночью… Ночью каждый сам по себе. Хочешь – спи и упустишь это чудесное время. А хочешь – гуляй. Ночью мы наедине с собой, ночью по-другому думается и чувствуется по-другому. И кто сказал, что утро вечера мудренее? Дурак какой-то. Если мозги есть, они тебе и утром, и вечером послужат, а если нет… Мне лично по ночам думается лучше. А ночной воздух во сто крат чище дневного, прохладен и свеж. Только ночью город пахнет по-настоящему: мокрым асфальтом, камнем или опавшими листьями. А умеешь чувствовать – ощутишь запах детства, давно забытых приключений и многого, многого другого.

Шаги одиноких прохожих звучат в ушах музыкой, и шелест зажатых в скверах деревьев навевает грусть. Как хороша ночь! Одно плохо – иногда спать хочется. Стоп. А мертвые спят? Мысль приободрила, и я зашагал веселей. Наверное, я феномен, уникальный случай в природе. И не надо паниковать, Андрюха!

Я двигался в сторону Таврического парка. В детстве часто бегал по нему, знал вдоль и поперек. Но в последнее время не бываю. Детские воспоминания заставили улыбнуться, и я твердо решил зайти в парк. Чего мне сейчас недостает – так это хороших эмоций.

Подойдя к воротам, увидел, что на них висит замок. Прикрепленная табличка гласила, что работает он до девяти. А сейчас глубокая ночь. Хотя чего это я? Разве в детстве не гулял по нему после девяти, с непередаваемым чувством страха и восторга убегая от сердитых сторожей-дворников? Чего мне бояться теперь?

Клубящиеся облака совершенно затянули светлое небо, и слышался отдаленный гром. Будет гроза.

Я прошел до Кирочной. Там в металлической ограде с незапамятных времен выломан прут, и я частенько проникал через это место. Дыра была и сейчас, никто не пытался ее заварить. Это хорошо, это будило детский азарт и щенячью радость. Я просунул ногу, затем с трудом протащил туловище. Да, все-таки мне не десять. Раньше пролезал легко. Протиснувшись сквозь посаженные вдоль ограды кусты, я вышел на дорожку.

Чтобы не привлекать внимания, двинулся в глубь парка, в сторону центральной аллеи. И тут же пошел дождь. Невидимые капли застучали по темной листве, зашуршали по песку дорожек. Я улыбнулся. Как хорошо! Мне не хотелось никуда бежать. Дождь не испугал меня, а ведь раньше… Стоило первым каплям упасть на землю, как я трусливо бежал под мало-мальское укрытие, зонтики носить не люблю. «Как же хорошо, – думал я, подставляясь упругим хлещущим струям. – Вода – это жизнь!» Мокрая одежда не вызывала раздражения, напротив, тело наслаждалось влагой, и душа радовалась с ним. Я чувствовал необъяснимую радость, словно вернулся в детство, когда промокшие ноги были обычным явлением. И я никогда от этого не болел. А уж сейчас – тем паче.

Погруженный в воспоминания, я наткнулся на скамейку, на которой лежал человек. Бомж, подумал я, останавливаясь перед ним. Спать негде, вот и прилег. И дождь ему не помеха. Ну, гулять под дождем можно, а вот спать как-то… И если раньше брезгливо обошел бы бездомного, то сейчас остановился. Бывают минуты, когда хочется поделиться радостью с кем угодно, даже с бомжом.

Я наклонился и увидел, что это старик. С длинной бородой и приметными красными ушами.

– Эй, дедуль, спишь, что ли? – Я потряс его за плечо.

Бомж открыл глаза. Удивительные глаза, зеленые.

– Ты кто? Чего надо?

– Вставайте, дедуля, замерзнете, – как можно мягче произнес я, – холодно ведь так… под дождем лежать.

Бомж приподнялся, рассматривая меня с ног до головы. Глаза его странно блеснули.

– А-а, свеженький, – протянул он. – Ну-ну… Жалко тебе, значит. Здесь тебя никто не пожалеет. Чей будешь?

– Как это… чей? – смутился я. Вспомнилась комедия про царя из прошлого, когда он спросил: ты чьих холоп будешь? Вот так же и дед спросил.

– Ничей.

Старичок засмеялся. Зубы его оказались на удивление хорошими, даже лучше, чем у меня.

– Ничей, говоришь? Здесь, паря, ничьих не бывает. Кому душу отдал?

– Что? – Я думал, что ослышался.

– Молодой, а слышишь плохо. Душу свою кому отдал? Ну, говоря по-нонешнему, где коньки отбросил?

Я оторопело замолк. А старичок-то непрост! Откуда он знает?!

– С моста упал, – наконец выговорил я.

– В воду?

– Да.

– Утопленник, значит. – Старик удовлетворенно кивнул. – Понятно. А здесь что делаешь? – спросил он неожиданно строго, так, что я почувствовал невидимую силу в этом сухоньком тельце.

– Гуляю, – просто ответил я.

– Гуляешь? – переспросил старичок, голос его резко напрягся, зазвучав с необычайной силой. – Говори правду! Слизень тебя послал?

– К-какой еще слизень? Никто не посылал.

Старичок спокойно сидел, но кусты за его спиной пугающе зашевелились, словно в них прятался кто-то огромный. Обе стороны аллеи вдруг, в одно мгновенье перекрыла клубящаяся тьма, и я понял, что влип.

– Тебе сказали, что здесь моя земля? – грозно вопросил старик, и я понял, что с ним шутки плохи.

– Н-нет…

– Как – нет? Совсем Слизень обнаглел! – загремел старик. – Или думает, я с такими, как ты, не справлюсь?! Мне что живые, что мертвые – все одно! И мертвых угомоню!

Он кричал так громко, что я подумал: сейчас здесь будет милиция. Но вспыхнула молния, и за спиной старика я увидел чудовищную, заставившую замереть от ужаса тень. Нечто огромное, похожее на двуногое дерево, потрясало длинными, коряво растопыренными ветвями.

Я бросился бежать. Вслед мне хохотало и ухало…

…Проснулся я поздно и по привычке бросил взгляд на часы: ого, скоро двенадцать! И тут же вспомнил: ведь лето, на лекции идти не нужно. Я встал и почувствовал неприятный зуд. Тело чесалось, словно по нему блохи бегали. «Что еще за напасть», – подумал я, вспоминая пропавшее обоняние.