Юлия Остапенко - Свет в ладонях

Несмотря на дороговизну билетов, третий класс был забит до отказа. Часть мест пустовала – это были места, купленные жителями Клюнкатэ и так и не выкупленные никем в срок, – но в целом люди теснились, сидя друг у друга чуть не на головах, и казались вполне довольными путешествием. Кое-кто ещё клевал носом с ночи, но большинство уже проснулось, всюду шуршала обёрточная бумага, хрустели на чьих-то зубах сухари, бренчала гитара, хныкали дети и шумно ворчали жёны, утомлённые длительным путешествием. Поезд шёл из самой столицы, так что некоторые путешественники были в пути уже добрых три дня.

– Три дня без сна, без приличной еды, без ванны! – причитала леди, оказавшаяся на скамье напротив наших героев. Леди была столь тучна, что, по чести, ей следовало бы взять два билета вместо одного. Впрочем, неудобство искупали трое её детей, такие худенькие, что из них троих с трудом можно было бы вылепить половину их дородной матушки. Втроём они легко уместились бы на одном посадочном месте, так что арифметика выходила вполне справедливой.

– Мой бедный Руди третий день лишён своей утренней порции овсяных хлопьев! Это губительно для его нежного желудка и деликатной печени. Правда, мой сладкий? – спросила тучная дама у попугая в жестяной клетке и вытянула губы бантиком, чмокая и сюсюкая в знак своей любви к Руди и огорчения по поводу причиняемых ему неудобств. Руди вздул на загривке веер жестяных перьев и скрипуче прощёлкал:

– Р-р-руди любит хлопья!

– Он же механический, – сказала Эстер, бросая мимолётный взгляд на трёх детишек, испуганно жавшихся к матери. – Зачем ему хлопья?

– Затем, – ответила дама, смерив её полным презрения взглядом, – что природа не выбирает, каким путём вдохнуть жизнь в своё создание – вульгарным живорождением или божественным люксием. И это значит, что всякая жизнь ценна, хотя мудрые знают, что божественное всяко ценнее вульгарного.

– Газеты! – беззвучно простонала Эстер и, подперев подбородок кулаком, демонстративно вперила взгляд в пейзаж, пробегающий за окном. Женевьев глядела на тучную даму с тщательно скрываемым неодобрением, а вот Джонатану, как заметил Клайв, было решительно всё равно: он рассеянно смотрел по сторонам и мыслями витал бесконечно далеко от толстой дамы с её тощими детьми и божественным жестяным попугаем.

Ехать до Френте было чуть менее суток, так что день предстоял длинный и скучный. Джонатан несколько раз порывался встать и «размять ноги», и Клайв всякий раз поднимался, чтобы прогуляться вместе с ним. Джонатан от таких предложений тотчас скисал, подтверждая подозрения Клайва, что прогулки он собирался использовать как предлог для поиска отходного пути. Оттого прогуливались они ровно до хлопающей двери тамбура, а там Клайв твёрдо заворачивал назад. Он не был уверен, но и не мог исключать, что Джонатан в отчаянном порыве защитить ту, которую считает своей королевой, стукнет старого друга по темечку и выбросит из поезда в овраг, словно дохлого пса. Клайву не нравилось это предположение, но, с другой стороны, он не мог не признать, что ни за какие блага мира не поменялся бы сейчас с Джонатаном местами. Оттого он делал то, что и должен был сделать на его месте хороший товарищ: всячески удерживал Джонатана от возможностей поддаться роковому искушению. Они возвращались на место, где сопровождающие их две леди встречали их натянутыми улыбками, тучная дама – новым взрывом жалоб, её дети – испуганными взглядами, а жестяной попугай – зловещим щёлканьем клюва.

Так кое-как протянули часа полтора. Затем Клайву вдруг почудилось нечто неладное. Не в среде его спутников, нет – там всё было более чем не ладно, это он знал и принимал как неизбежное зло. Но неладно было в самом вагоне, здесь, в поезде. Клайв напрягся, судорожно пытаясь нащупать источник этой смутной тревоги. Подобное напряжение во время службы во Френте не раз помогало ему обнаружить тень страха и злобы в по-детски честных глазах контрабандиста. И на сей раз чутьё его не подвело. Как только Клайв понял, в чём дело, он тотчас схватил Джонатана за руку.

Джонатан удивлённо вскинул глаза.

– Смотри, – понизив голос, сказал Клайв. – Ничего подозрительного не видишь?

Джонатан осмотрел вагон. На первый взгляд, всё оставалось прежним: точно так же храпели мужчины, ворчали женщины, хныкали дети. Кто-то шумно резался в кости через два ряда от них, то и дело вскрикивая на весь вагон то от радости, то от досады. Вот только…

– Гитара не бренчит, – осенило Джонатана. Он вытянул шею, разглядывая соседний ряд скамей. – Вон она стоит… а гитариста что-то не видно.

– Не только его одного. Приглядись получше. Джонатан пригляделся и понял, что прав. В вагоне, три часа назад набитом битком, виднелись теперь заметные проплешины, обнажавшие обшарпанные сидения скамей. Некоторые путешественники, лишившись соседей, тут же вольготно раскидывались на их месте, поэтому прорехи не сразу кидались в глаза. Но людей в вагоне третьего класса явно стало меньше.

– Ну так и что? – спросил Джонатан. – Люди тут сутками едут, пошли ноги размять. Или отлить.

– Пошли и не вернулись? Это тебе не Марципановый бульвар, тут променады совершать особо негде. Тем более что путь здесь только в одну сторону, – Клайв кивнул на хлопающую дверь в тамбур, соединяющий вагон с соседним. Противоположная от неё дверь была закрыта наглухо, так как их вагон был последним в составе – гулять там определённо было негде.

Джонатан озадаченно примолк. В самом деле, походило на то, что люди, вышедшие из вагона в течение последней пары часов, сгинули без следа. И это определённо было не в традициях железной дороги, гордившейся не только скоростью и комфортом, но и безопасностью передвижений.

Клайв незаметно поправил пистолет, который прятал под полой куртки и с которым никогда не расставался.

– Я на разведку.

– Я с тобой!

– Ещё чего выдумал. Сиди, охраняй дам.

– Дамы за себя постоять сумеют, – вполголоса произнесла Эстер, и Женевьев молча кивнула в ответ. Клайв с Джонатаном говорили тихо, чтобы не тревожить пассажиров, но, оказывается, их спутницы внимательно слушали разговор мужчин.

– Да, – тихо подтвердила принцесса, когда Джонатан бросил на неё полный сомнения взгляд. – Если он пойдёт один и тоже пропадёт, вам ведь всё равно придётся за ним идти. И если пропадёте вы…

«Я останусь совсем без защиты», – читалось в её взгляде, и это не было ни требованием, ни шантажом, ни капризом – всего лишь чистой правдой, очевидной даже для толстокожего Клайва. Он невольно подумал, что всё же восхищается этой женщиной, которая, явно не любя быть слабой, столь искренне свою слабость признавала.

Его восхищение зашло настолько далеко, что, поддавшись на миг припадку умопомешательства, он вытащил изза пояса один из двух своих пистолетов и незаметно передал ей.