Алексей Вилков - Infernal

Секир закурил, от чего мне пришлось повторить его слабость. Некурящие поодаль не попадались.

На входе показался Белкин. Я невольно улыбнулся. Выглядел он ещё хуже. Над той же бровью нависал приклеенный пластырь. Неужели у него тоже вскочил красный прыщ?! Вот подлец!

– Ты опоздал, – выпустил я клубок дыма. – Что с тобой стряслось? Тебя изнасиловали?

Секир стряхнул пепел и ухмыльнулся:

– Да ты, брат, порезан, будь здоров. Кто тебе шею исцарапал? Мери любит садо-мазо?

Белкин присел и выдохнул. На его шее красовались свежие царапины от острых ногтей, а пластырь на вид оказался больше, чем я ожидал. Так не замазывают прыщи. Это ещё сильнее привлекало внимание и выглядело куда менее эстетично.

– Сучка эта потаскуха! – выпалил он, ёрзая на стуле.

– Прозрел, – съёрничал Секир. – Хорошо, что я оставил вас наедине.

– Зря, – сказал Белкин, потирая затылок. – Ты бы прикончил её! Она решила отыметь меня по полной. Подсыпала мне дерьма в шампанское, какую-то дурь, от чего голова кружится и ноги подкашиваются. Решила усыпить и обчистить как последнего лоха. Я чуть не опрокинулся, но что-то не сработало. То ли с дозой напутала, то ли массу мою не рассчитала. В общем, я коньки не отбросил. Очнулся, а она шмонает в моём пиджаке. Я приподнялся и дёрнул её за руку. Та не ожидала, отскочила – шерсть дыбом, как у бешеной кошки, и ударила меня в лоб. Рассекла кожу, хлынула кровь. Я взревел и пошёл на неё горой, схватил за плечо, а она вцепилась в меня когтями. Больно, бля! Я второй рукой втащил ей в нос, но удар получился слабым. Слабость всё же мешает, и мошки перед глазами прыгают в ритме сальсы. Та схватила бутылку – и в меня. На редкость удачно увернулся. Та блядь к выходу, а я за ней, но проворная оказалась баба. Махнула хвостом и за порог, а меня реально подкосило. Подполз до порога, а за ним пусто. Скатилась, видимо, кубарем вниз и наутёк. Я облокотился на стену и вытирал кровь с лица. Зверски саданула, но швы наклыдывать не пришлось. Примочил остатками шампанского. Кровь свернулась. Ссадина есть, её заклеил. Скажу, что ударился об косяк или в аварию влетел. Отмазки придумал. Стыдно, ей-Богу, что так попал. Никогда раньше не нарывался!

Белкин выглядел жалко и виновато. Ему было тошно и не по-детски стрёмно. Точно не по себе. Мы старались поддержать его, и кое-как у нас это получалось.

– Типичный случай, с одной стороны, – заключал я. – Легко отделался. Но с другой стороны, не типично. С чего она на тебя вышла? Это клофелинщица, их в городе пруд пруди. Но они охотятся на женатиков, а ты парень холостой, не обременён семейными узами.

Рисковала! Или заранее не планировала тебя усыплять. Позарилась на твои шмотки. Подумала – пора брать от жизни всё и сваливать.

– А мне думается, план был. Она непривычно холодно на меня озиралась. Я был лишним и оставил её Белкину. Я не жлоб. Думал, им вдвойне комфортней будет.

– Ты как в воду глядел, – зло усмехнулся Белкин. – А ведь мне не до шуток.

– Не парься ты. Благодари небо, что отделался лёгким испугом.

– И незначительными телесными повреждениями, – угрюмо добавил пострадавший.

– Похоже, девчонка была не профессионалка, – размышлял я, выступая в роли эксперта. – Решила на тебе потренироваться. С лихвой. Действовала она коряво, поэтому тебе и повезло. Но были случаи, когда мужики погибали. Передоз, давление на нуле, и привет, архангелы!

– В натуре?

– Верняк.

– Вот, гнида! – прорычал Белкин. – Ещё встречу – убью!

– Вряд ли, – вставил Секир. – Девочка залегла на дно. И наверняка работала под прикрытием. На выходе сутенёр поджидал. Крыша нужна. Хорошо, что вышибалы не вернулись и тебя не прикончили. Эх, жалко меня рядом не оказалось! Я б им устроил финскую баню. Ты, похоже, успел ей вмазать?

– Успел. Синячище будет.

– Тогда точно залегла. Как ей в таком виде трудовую вахту нести? Зализывает раны.

– Здравствуйте, господа! – эхом донеслось сзади.

Мы одновременно обернулись, ожидая увидеть банду сутенёров с бейсбольными битами и лермонтовскую пигалицу в центре с острыми коготками. Но вместо банды долговязых ублюдков на нас непонимающе косился господин Моховской.

Первую секунду мы приходили в себя, а во вторую секунду неуверенно произнесли:

– Добрый вечер! Мы все в сборе.

– Что? Бандитская пуля? – спросил Моховской, усаживаясь за последний свободный стул.

– Один чайник взади влетел, а я не пристёгнут был и ударился об руль, – правдиво оправдывался Белкин. – Всё предельно просто, и никакой романтики.

На этой заключительной ноте допрос был исчерпан.

Выглядел Моховской как типичный столичный продюсер. Мы встречались с ним и раньше, но впервые на официальных переговорах. Мне удавалось видеть его за кулисами, в светской хронике (очень редко), в слухах и сплетнях корпоративной тусовки. Моховской представлял собой теневую сторону поп-индустрии, не любившей показываться на публике. У него это замечательно получалось. Он не носил лавры светского персонажа, избегал журналистов, вечеринки и пресс-конференции. Большую часть дня он проводил либо в студии, записывая альбомы восходящих идолов сцены, либо пыхтел на концертных площадках или возился в компаниях, подобным нашим. Короче, он был очень занятым человеком, и время его стоило дорого.

Как большой босс, он позволил себе придти без галстука. Это мы стесняли шеи, давясь от недостатка кислорода, а Моховской дышал полной грудью. На то он и известный продюсер и совладелец нескольких рекорд-компаний и много чего ещё. Всех регалий не перечислишь.

Начинал он в конце восьмидесятых, в эпоху становления отечественной эстрады. В эпоху облезлой и голой романтики, зачатков фанерной системы и клонирования провинциальных бойз-бэндов. Он имел косвенное отношение к раскрутке «Ласкового мая», но в самом дебюте их славы отошёл от дел, а в начале девяностых сотрудничал с Айзеншписом и Алибасовым. Постепенно их творческие пути разошлись. На одной арене нет места нескольким гладиаторам. В продюсерском цеху как у горцев: в конце должен остаться только один. В девяностые он сколотил приличное состояние, а после миллениума в три прихлопа обогнал старых конкурентов. Последним горцем он не стал, но ещё и не конец битвы. Апокалипсис не надвигается, а старые прогнозы Нострадамуса не сбылись.

Конкуренция ушедших девяностых стиралась. Сейчас все крутились в одной центрифуге и умели делить бизнес, как делили территорию братки в эпоху становления дикого капитализма. Отныне всё стало намного цивилизованнее и спокойнее. Несколько раз на заре девяносто пятого в него даже стреляли, и неоднократно, но Моховской уцелел. Он был хитрый лис с паутиной связей и редким талантом выходить сухим из воды. Недоброжелатели считали его чуть ли не родственником Мавроди и идейным раскрутчиком финансовых пирамид. Но это всего лишь слухи. Сам он вряд ли занимался подобными махинациями в таком масштабе, как его наречённый родственник. Когда пирамида рухнула, а Мавроди ударился в бега, кровную связь стали забывать, а когда Мавроди поймали и посадили, и даже когда выпустили на свободу, о былых недомолвках никто и не вспомнил. Былое ушло в неисчерпаемые анналы истории. Моховской по-прежнему был у руля, пожиная лавры виднейшего патриарха российской эстрады. Её отца-основателя и пророка.