Кира Калинина - Улица Невероятностей

Городок наш захолустный, тихий, только и примечательного в нём, что улица Невероятностей. В детстве я думала, такая есть всюду – как вокзал или, скажем, рынок. Просто местные жители не торопятся рассказывать о ней чужакам. В глубине души мне и сейчас верится, что это так. Я десять лет прожила в Большом Городе, но до сих пор не знаю наверняка: может, там тоже была своя улица Невероятностей…

Когда нашу контору закрыли, я почти не расстроилась. У меня приключился кризис не знаю какого возраста. Осточертело мыкаться по чужим квартирам, считать копейки, всё чаще всплывал в мыслях вопрос: "Ради чего?.."

Говорят, в таких случаях полезно вернуться к началу.

И я поехала домой.

Город моего детства очень переменился: парк напротив нашего дома вырубили, карусели снесли, церковь без купола, в которой когда-то работал летний кинотеатр, взялись восстанавливать, но бросили, вместо красной брусчатки на спуске к реке теперь серел ухабистый асфальт… Уцелели только голубые ели у крыльца городской администрации да улица Невероятностей – два ряда старинных домов с рельефными фасадами, толстыми стенами и высокими частыми окнами.

Вела улица к заброшенному кладбищу. Его решётчатая ограда проржавела, ворота вросли в землю. Протиснешься боком в щель – и попадёшь в нехоженые дебри, где призраками таятся кресты и памятники. В пору моего детства из-за деревьев ещё виднелась макушка склепа – ангел с отбитым крылом на коньке крыши. Нынче и он утонул в зарослях. Кладбище слыло проклятым с тех пор, как вскоре после революции, отринув старые запреты, там схоронили травника-колдуна…

Многие в городе считали улицу Невероятностей дорогой в потусторонний мир. Кто-то называл её улицей Тайных Страхов, кто-то – улицей в Никуда. Наш школьный физрук, доморощенный философ, видел в ней материализованный Дао, путь самопознания. А Томкина бабушка говорила: улица наша вроде гадальных карт – что было, что будет, поведает, и судьбу предскажет, и сердце успокоит.

Собственно, за этим я и отправилась туда на вечернюю прогулку. Глупо, конечно. Но почему бы не подышать воздухом перед сном?

Не идти же среди бела дня, на виду у всего света…

Улица казалась вымершей. Лишь кое-где теплилось окно да щурились со столбов фонари, едва рассеивая мрак. В прежние времена здешним жителям некуда было деться, а теперь люди бежали – перебирались за реку в новостройки или вовсе уезжали из города. Я решила: дойду до Томкиного дома – и обратно.

Вдруг по ушам полоснул крик:

– Ташка! Мне не слабó, не слабó! Вот увидишь!

Я сразу повернула назад. Но поздно. Из мрака вынырнул фокусник-оборванец – раскрашенное лицо, замызганный фрак, манишка на голое тело и драный цилиндр, из которого рука в перчатке за уши вытянула кролика. Свет фонаря отразился в глазах-рубинах, блеснул на цепочке карманных часов. Кролик сказал:

– Ступив на тропу, иди до конца, не сворачивай. Иначе не дойдёшь.

Ради таких встреч мы в детстве и бегали на улицу Невероятностей. Я своими глазами видела даму в платье с турнюром, шарманщика на ходулях, комиссара в кожанке, с наганом. Комиссар орал: "Выходи, контра недобитая!" – и палил в воздух. В тот раз мы, ребятня, с визгом умчались к Томке домой, а когда выглянули в окно, стрелок уже сгинул.

Мне нравилось смотреть из Томкиных окон. Однажды я застала странное свечение, вроде огней Святого Эльма, в другой раз – дождь из морских ежей. А Томка целую четверть ездила в школу на говорящем осле. У крыльца она слезала с седла, осёл кланялся и произносил дребезжащим голосом: "Прощай! Не забывай своего Росинанта, доброго товарища в подвигах и скитаниях". Как-то цыганка напророчила Томке скорую смерть… Господи, я ведь даже не знаю, что с ней!

Стоило моргнуть, и фокусник с кроликом развоплотились – будто не бывали.

Далеко впереди рваными очертаниями полуголых крон чернело кладбище. Шелестело, вздыхало… Стоп. Там же только что была кромешная темень – какие кроны?

В поредевшей мгле проступили контуры ворот, из приоткрытой створки торчали ветви кустарника – будто призывно протянутые руки.

А это что? Бледный силуэт. Детская фигурка – в футболке и шортиках, несмотря на весеннюю прохладу…

– Димка! – ахнула я.

Мальчик оглянулся, крикнул зло:

– Это тебе слаб ó ! А мне ни капельки! – и побежал вниз по улице. Как тогда…

Я бросилась следом, уверенная, что легко нагоню восьмилетнего шкета.

– Димка, стой! Я знаю, тебе не слаб ó ! Я верю!

Это был бред, галлюцинация – из тех, что являются в моменты между сном и явью, в полузабытьи, когда в голову лезут самые тягостные мысли и всплывают в памяти самые болезненные моменты жизни. Сколько раз я видела, как Димка убегает прочь, а я кричу ему вслед, пытаясь остановить. Когда же это кончится?..

Детская фигурка исчезла. Передо мной распахнулись ворота кладбища – улица вбежала внутрь, прямая, как стрела. Заросли расступились, кресты, памятники, могильные плиты выстроились по обочинам.

Я оглянулась. Сзади, застилая мостовую, сгущалась… не тьма, а какая-то тяжёлая серая масса. От неё веяло смертной жутью. Чудилось шипение, что-то вроде: "Обратной дороги нет…"

Впереди, над склепом, брезжило утро. Откуда, если лишь недавно смерклось?..

Наверно, я схожу с ума.

Значит, терять нечего?

Солнце карабкалось к зениту, буйные заросли по сторонам дороги сменились ухоженной зелёной изгородью. Из-за изгороди неслась песенка: "Чья-то ручка там держит леечку. Знать, водой поит канареечку. Вот глазок горит – какой пламенный…" Голоса звучали тоненько, карикатурно – будто кто-то проигрывал звукозапись на высокой скорости. За кустами раскинулся сад: молодые яблоньки, вишни, сирень, акации, на клумбах – ландыши, розы, георгины, пионы, ирисы… Я смотрела и дивилась: как всё это может цвести в одно время?

В глубине сада прятался домик – крыша в красной черепице, стены увиты плющом, на окошках узорчатые ставенки.

"Ах, глазок, глазок – незабудочка, для неопытных – злая удочка". На грядке покачивались туда-сюда жёлтые цветы, держа друг дружку за листья, как за руки. С сердцевинок глядели маленькие чёрные глазки, крохотные рты синхронно открывались.

– Входи, – хором сказали цветы, и я обнаружила, что в зелёной изгороди есть брешь. – Полей нас. Мы сохнем!

Я огляделась.

– Вон там, у крыльца, лейка. За углом колодец. Скорее, мы изнываем от жажды!

Как не уважить говорящие цветы?

Колодец походил на сказочный теремок – с основанием из природного камня и островерхой крышей на резных столбиках. Вода плескалась совсем близко – прозрачная, свежая, искристая. Жестяное ведёрко снаружи было расписано под хохлому.