Литтмегалина - Связи

Ее секретарь Бинидиктус уже был в кабинете, вместо привычного костюма одетый в потертые светло-голубые джинсы и мятую полосатую рубашку с короткими рукавами. Склонившись над столом, он листал книжку для записи телефонных номеров. Русые волосы, обычно уложенные гелем, сегодня топорщились как хотели.

– Он вернулся, – уведомила Лисица.

– Я тут шлялся неподалеку и, как сообщили, сразу прибежал, – он развернулся и окинул ее изучающим взглядом сверху вниз. – Ты опять пришла голая.

– В раздевалке, при тренажерке. Мои юбка и жакет. Принеси, – отмахнулась Лисица. Рухнув в кресло, она потянулась к телефонной трубке. – Я пока разузнаю подробности.

Когда Бинидиктус вернулся, она все так же сидела за столом, в задумчивости подперев щеку ладонью. С ее волос еще капала вода.

– Я не нашел твои трусы.

– Может, я пришла без них, – рассеянно отозвалась Лисица. – А нет, вот они, в кармане жакета. Теракт в кинотеатре. Здесь неподалеку. Погибло много людей. Пока не могут сказать, сколько. Тела валяются кусками, сразу и не сосчитаешь.

– Выжившие? Свидетели?

– Нет. Бежим.

– Куда бежим? Мы адвокаты. Это вообще не наше дело.

– Это дело моего отца, а значит и мое. Пошли.

– Надо что-то сделать с твоими волосами. Я могу заплести тебе косу.

– Даже не дотрагивайся до моих волос.

– А что? Я умею. У меня две дочери. Десять и двенадцать лет.

– Правда? – вяло удивилась Лисица. – Я забыла.

– Ты не только это забыла.

– Что еще я забыла?

– Вероятно, недостаток каких-то витаминов влияет на твою память. Я куплю. Тебе не помешает пропить.

[20:45, суббота. Многоквартирный дом, Торикин]

– Он вернулся, – произнесла Делоре.

Взгляд жены, острый, как нож, скользнул по его щеке. Делоре скрестила руки, и шелковая ткань халата, наброшенного после душа, натянулась над выпирающим животом – в выходные дни она принимала душ пораньше и долго читала в постели перед сном. Пупок торчал, как пуговица. Томуш отвернулся.

– Да.

– И ты идешь.

– Да, – он распустил свои рыжеватые волосы, которые сразу разлетелись непокорными волнистыми прядями, и надел болотного цвета брюки со множеством карманов и серый, плотный не по погоде свитер, в котором его мощная массивная фигура приобрела грузный вид.

– Ты подумал, что будет со мной, если ты не вернешься? С Милли? С этим ребенком? Мы даже имя ему еще не придумали, – из-за подступивших слез голос Делоре звучал надтреснуто.

– Я думаю о вас троих. Поэтому я иду, – Томуш нацепил очки с толстыми стеклами и расслабил мимические мышцы, отчего его жесткое лицо приобрело добродушный, простоватый вид.

– Кого на работе ты надеешься обмануть этим маскарадом? – раздраженно осведомилась Делоре.

– На работе никого. Но мне так привычнее.

Томуш обнял Делоре, дотянувшись сквозь окружающее ее темное облако. После событий, произошедших два года назад, Делоре утратила большую часть своей смертоносности, но теоретически еще могла причинять вред, будучи в таком состоянии, как сейчас: уязвленном и сильно напуганном. Возможно, в данный момент клетки мутируют в его организме, превращаясь в раковые. Или стенка сосуда в мозге истончается, готовя место аневризме. Томуша это не беспокоило.

– В самую жесть, в самое мясо, в самую мерзость они всегда посылают тебя. Почему?

Он поцеловал Делоре в нахмуренный лоб.

– Потому что я ничего не боюсь.

[21:17, суббота. Здание СЛ, Торикин]

В холле здания «Серебряной Лисицы» Дьобулус бросил взгляд на часы. Однако. Пересекать просторы родины было делом для терпеливых, плюс разница во времени.

– Проклятье. Ты посмотри, сколько народу. Все сбежались узнать, что происходит. Их нельзя обвинить в недостатке преданности работе, но каким местом думал старый кретин? Прошлый раз его ничему не научил, – Дьобулус замахал руками, привлекая к себе внимание. – Всем и каждому! Срочно покинуть здание! Это будущий приказ начальства!

Кто-то смотрел на него с недоумением. Кто-то узнавал и показывал пальцем.

– Идиоты непуганые, – процедил Дьобулус сквозь зубы. – Не понимаю, как вся эта конторка раньше не навернулась.

– Чего ты ждешь от них. Эти сотрудники по большей части появились уже после Эпизода, – напомнил Октавиус.

– Побежали к Медведю.

– Кто бежит, а кто быстро хромает.

– Я мог бы тебя вылечить, ты знаешь.

– Держи свои лапы подальше от меня.

Вместо очаровательной – всегда приятно посмотреть – Лизы, за секретарским столом сидела строгая старушенция, у которой уже каждая химическая кудряшка на голове стояла дыбом. Она было подскочила, чтобы остановить их, но что-то во взгляде Дьобулуса заставило ее захлопнуть рот и вернуть задницу на стул.

– Ты, – возмутился Медведь, попытавшись встать со своего кресла, но возраст, грузность и увечные ноги не позволили попытке завершиться успехом. – Только тебя здесь не хватало!

– Старый пень, – Дьобулус сплюнул на истертый ковер. – Сейчас ты поднимешь трубку и выдворишь всех отсюда.

– У нас кипит работа.

– Один работает. Десять смотрят. Все вместе представляют собой прекрасную мишень. И ни один не понимает, что их согнали как овец на убой.

Медведь осекся. До него дошло.

– Две минуты.

Набрав номер, он поспешно проинструктировал службу охраны, и уже минуту спустя заработал громкоговоритель, уведомляющий сотрудников обоих отделов о необходимости покинуть здание, если иные указания не получены персонально. Затем, подгоняя самых нерасторопных, заорала сирена тревоги.

Под пронзительные трели сирены дверь распахнулась, и в кабинет влетел высокий рыжеволосый человек. На нем были джинсы и красный свитер с отчаянно вцепившейся в него секретаршей. Отбиваясь от секретарши, человек одновременно бурно извинялся перед ней за грубость. Октавиус узнал Илию, который запомнился ему как странный парень, что после Эпизода отбывал на скорой с парой переломов и безоблачной улыбкой на лице.

Вцепившись в край массивного стола начальника и таким образом надежно зафиксировав себя в пространстве, Илия заорал, пытаясь перекричать сирену:

– Я остаюсь!

– Я знал, что ты придешь, Илия… – вздохнул Медведь.

У Илии было моложавое, приятное, открытое лицо, вызывающее доверие. Большие карие глаза оттенка темного меда, мягкий голос. У него спрашивали дорогу, к нему приходили поплакать, незнакомые дети кричали «Привет!», собаки виляли ему хвостом. Его все любили. Иногда он просыпался по утрам с мыслью, как же его всё задолбало.

Он выбирался из постели, тихо-тихо – чтобы не разбудить жену, которая тоже его любила – выходил на задний двор и выкуривал три-четыре сигареты подряд. Потом он жевал мятную жвачку. Даже если запах оставался, никому и в голову не приходило, что он действительно курил. Он был слишком хорош для курения. И для того, и для того, и для того. Всю свою жизнь он был слишком хорош для вещей, которыми хотел заниматься. К сорок одному году он впал в уныние. И больше не намеревался сдаваться так легко.