Гарт Никс - Леворукие книготорговцы Лондона

– Говорят, что мои гравюры ничего. А еще я по-настоящему умею рисовать. Хотя сейчас это не в моде. Рисовать, в смысле.

– Приятно, наверное, делать что-то руками. Поворот.

Они повернули, и Сьюзен опять едва поборола тошноту, когда на них надвинулось облако тухлой вони, но в то же время поняла, что за разговором действительно расслабилась и даже почти успокоилась. Она выпалила первый вопрос, который пришел ей в голову:

– Если на тропе нам ничего не угрожает, может быть, присядем?

– Нет, – сказал Мерлин. – Тропа остается истинным путем лишь до тех пор, пока по ней идут. Если мы сядем или просто остановимся, она сожмется до клочка земли под нашими ногами и нас обступит туман, из которого выйдет водяной.

– Ясно, – сказала Сьюзен. – А ты что, волшебник?

– Нет, я книготорговец.

– Кто?!

– Книготорговец. Продаю книги. Вернее, принимаю товар, распаковываю, расставляю по полкам. Продажами занимаются другие, обычно праворукие.

– Праворукие?

– Это семейный бизнес. Вернее, клановый. Мы все либо правши, либо левши. Хотя иногда мы меняемся. «Книги – одним, крючья – другим», как у нас говорят.

И он поднял руку в перчатке, которая показалась Сьюзен особенно темной в лунном свете.

– Я, как ты видишь, принадлежу к леворукой части нашего племени.

– Но что все это значит? При чем тут крючья?

– Честно говоря, я сам толком не знаю. Крючья вообще не наше оружие. Шпаги, кинжалы, булавки для шляп – это да, сколько угодно. Хотя леворукие Сен-Жаки…

– Что такое санжаки?

– Сен-Жаки. Фамилия такая, французская. Хотя мы не французы, да и фамилия не наша, но нас назвала так Елизавета, которая Первая. Королева ошиблась, а прозвище пристало. Короче, мы, леворукие, в основном заняты делом – ну, бегаем, деремся, все такое. А крючья – это, наверное, из семнадцатого века, когда немало наших расстались с жизнью на крючьях… их тогда подвешивали за ребра все, кому было не лень – и кавалеры, и железнобокие.

– Но что все-таки происходит… какие-то дегустаторы… водяной… в чем дело ? – почти завизжала Сьюзен, но справилась с собой. Странная смесь изумления и паники бродила внутри ее, грозя в любую минуту выплеснуться наружу.

– Я понимаю, ты сейчас в шоке. Но если хочешь жить, держи себя в руках и держись поближе ко мне. Как бы тебе объяснить? Понимаешь, мир, каким ты его знаешь, «нормальный» человеческий мир – это лишь верхний слой палимпсеста: так называют многократно записанный пергамент…

– Я знаю, что такое палимпест… палимсест… Короче, я знаю, что это такое, хотя и не могу выговорить.

– Ну вот, тогда тебе понятно, что под слоем обыденной человеческой жизни лежит другой слой, Древний, и при определенных условиях или в определенное время этот Древний слой побеждает, то есть его элементы прорываются в обыденный мир и начинают главенствовать в нем. А еще есть такие… среды и сущности, или индивиды, которые обитают сразу в нескольких временны́х пластах либо потому, что такова их природа, либо благодаря вмешательству того, что ты, наверное, назвала бы магией. К таким индивидам относимся мы, книготорговцы, и левши, и правши, причем по ряду причин на нас возложены… так сказать, надзорные функции… мы регулируем взаимодействие обитателей глубинных слоев нашего палимпсеста, известных как Древний мир, с теми, кто населяет Новый мир, то есть обычный человеческий, который вы, люди, трогательно именуете «реальностью».

– Но при чем тут торговля книгами?

– Жить ведь как-то надо.

– Что?!

– Большинство слоев Древнего мира давно изолировано от повседневности, а населяющие их сущности прочно привязаны к своим мирам – по крайней мере, те, которые не хотят или не умеют вести себя прилично. Так что наше вмешательство почти не требуется. Вот почему в свободное от основной работы время мы продаем книги. Хотя, конечно, есть и другие причины; в общем, все непросто… Готова к повороту?

– Что? А, да… конечно.

И они снова повернули на сто восемьдесят градусов. Правда, на этот раз Сьюзен не стала закрывать глаза, а просто глядела себе под ноги. Судя по канализационной вони, которой ее обдало при повороте, водяной был совсем близко, но это ее уже не тревожило так, как раньше. Уверенный голос Мерлина, его разговорные интонации, а также размеренное хождение туда-сюда победили страх.

– Знаешь, у меня есть еще вопрос, – начала она. – Только он может оказаться слишком личным…

– Все мы люди, – ответил Мерлин. – И я обычный мужчина – во всяком случае сейчас.

– Что значит – сейчас?

– Мы обладаем склонностью… к перемене форм… наверное, это можно так назвать, – ответил Мерлин. – Я, например, родился мальчиком, однако много размышляю о перемене сущности.

Сьюзен помолчала, переваривая услышанное.

– Для вас это так просто?

– О нет, совсем не просто, – сказал Мерлин. – Но проще, чем…

Его слова прервал пронзительный гудок где-то совсем рядом, в чаще. Но это был не сигнал автомобиля, что было бы вполне естественно в городе, а долгий, протяжный рев, будто кто-то поднес к губам старинный охотничий рог и дунул.

– Что это?

– Сигнал водяному убираться туда, откуда пришел, – сказал Мерлин и заметно напрягся: его плечи словно окаменели. – Значит, туман скоро рассеется. Странно, до восхода солнца еще несколько часов. Непонятно, кто принял такое решение. Знать бы еще, кто его вызвал. Уж наверняка не Трингли.

– И что нам делать?

– Продолжать ходить, а еще готовиться бежать, как только откроется новая тропа. Слышишь? Туман рассеивается.

Возвращались городские звуки – размеренно гудели моторы на проезжей части, где-то вдалеке стучал поезд, доносились обрывки разговоров. А еще вокруг стало светлее, особенно со стороны Ланчестер-роуд, где между деревьями то и дело мелькали синие вспышки.

– Полиция!

– Да, у дома «дядюшки» Фрэнка. Наверное, кто-то все же сообщил им о выстрелах, – сказал Мерлин, повернул голову влево, потом вправо и наконец взглянул на кроны деревьев. – Хоть бы полицейские не спешили, ради их же блага. Правда, водяной ушел. Приготовься…

Вдруг он изо всех сил толкнул Сьюзен на землю. Рядом что-то свистнуло. Сьюзен подняла голову и увидела, как Мерлин левой рукой выхватил из воздуха какой-то предмет, а правой снова придавил ее к земле. Она вырвалась, откатилась и хотела сесть, но передумала – красная стрела с белым оперением мелькнула в паре дюймов от ее лица и загудела, воткнувшись в древесный ствол.

Тем временем Мерлин отбил левой рукой третью стрелу и изогнулся, точно танцор, увертываясь от четвертой. Но от пятой уйти не удалось – та впилась в тело с таким противным треском, что Сьюзен поняла: этот звук она обречена слышать до конца дней. Стремительно повернувшись, Мерлин упал на одно колено, сумка-торба из шерсти яка свалилась с его плеча. Сьюзен, не думая ни о чем, поползла к ней: она помнила, что в сумке есть револьвер, и теперь хотела лишь одного – достать его и начать палить туда, откуда летели стрелы.