Аликс Е. Харроу - Десять тысяч дверей

Аделаиде Ли было три года, когда ее мать не смогла больше противостоять чахотке и меланхолии и окончательно угасла. С тех пор девочку воспитывали бабушка и четыре тетки.

Так и получилось, что Аделаида Ли родилась в горе и бедности, а выросла в невежестве и одиночестве. Пусть эта история о низком происхождении наглядно продемонстрирует: то, откуда человек начинает, необязательно предопределяет то, каков будет конец его истории. Аделаида Ли с возрастом не превратилась в еще одну типичную бледную женщину из рода Ларсонов [4] Ученые утверждают (Клаус Бергнон, «Эссе о судьбе и праве крови в средневековой литературе», отправленное Американскому антикварному обществу, 1872), что значимость кровных уз и происхождения является повторяющимся мотивом во многих сказках, мифах и легендах. . Она стала совершенно иным существом, таким сияющим, диким и необузданным, что ей оказалось мало места в одном мире и она была вынуждена найти другие миры.

Имя Аделаида – очаровательное женственное имя, доставшееся ей в наследство от прапрабабки с французско-немецкими корнями, такой же бес цветной и полупрозрачной, как мать самой Аделаиды, – было обречено изначально. Не потому, что сама девочка имела что-то против; просто это имя скатывалось с нее, как вода с жестяной кровли. Оно подошло бы хрупкой девочке, которая читает молитвы перед сном, держит одежду в чистоте и смиренно опускает взгляд, когда с ней говорят старшие. Это имя совершенно не годилось для тощей, неряшливой дикарки, которая теперь жила в доме Ларсонов, словно пленный во вражеском лагере.

К пятому дню рождения все в доме, кроме тетушки Лиззи, которую никакая сила не могла бы заставить изменить своим привычкам, признали поражение и стали называть девочку Ади. Это имя звучало короче и жестче и намного лучше подходило для окриков и упреков. В итоге оно к ней прицепилось, хотя упреки продолжали пролетать мимо ушей.

Ади провела все детство, исследуя семейные семь акров вдоль и поперек, как будто уронила в траве что-то ценное и надеялась отыскать. Или, скорее, как собака, которая рвется с короткого поводка. Она знала эту землю так, как может знать только ребенок. Она изучила ее в мельчайших подробностях и в буйстве воображения – немногие взрослые на это способны. Она знала, в каком месте молния попала в платан, образовав укромную расщелину, и где бледные шляпки грибов образуют «ведьмины кольца», и где на ручье можно увидеть, как блестит под водой «золото дураков» – блестящий минерал пирит.

Особенно хорошо она изучила каждую доску и балку в полуразрушенном доме, стоявшем на узкой полоске сенокоса, которая раньше принадлежала другому семейству, на дальней окраине фермы. Когда Ларсоны купили ферму, дом уже стоял заброшенным и продолжал разваливаться в последующие годы, оседая в землю, как некое доисторическое существо, увязшее в яме с дегтем. Но для Ади он мог стать чем угодно: старым замком, фортом разведчиков, пиратской обителью или логовом ведьмы.

Поскольку дом стоял на их участке, бабка и тетушки не запрещали ей играть в нем. Но всякий раз, когда она возвращалась, пропахшая сосновой смолой и трухой, они обращали на нее пристальные взгляды, пугали страшилками про старый дом («Там живут призраки, знаешь ли, это всем известно»!) и предупреждали о том, какая судьба грозит любителям бродить невесть где.

– Твой отец любил бродить, – мрачно кивала бабушка, – и глянь, как все обернулось.

Ади постоянно слышала напоминания о судьбе отца: брошенная жена, дочь-сирота, и все из-за того, что ему не сиделось смирно. Но на девочку такие предупреждения не действовали. Да, отец бросил их, в этом не было сомнений, но зато ему довелось увидеть любовь, войну и, может, какой-то иной, пьянящий мир за пределами фермы. За такое приключение не жаль заплатить любую цену.

(Подозреваю, что жизнь Ли Ларсона определялась скорее импульсивностью и трусостью, чем страстью к приключениям, но всякой дочери необходимо видеть хоть что-то хорошее в отце. Особенно если его нет рядом.)

Временами Ади отправлялась бродить с определенной целью, например, она спряталась в поезде Центральной железной дороги Иллинойса и успела доехать до Падуки, прежде чем ее поймал контролер; а иногда она двигалась вперед ради самого процесса движения, как птицы. Ади целыми днями бродила по берегу реки, глядя на проходившие мимо суда в клубах пара. Порой она воображала себя членом экипажа, который стоит на палубе, опираясь на леер; но чаще представляла, что сама стала пароходом, созданным для того, чтобы прибывать куда-то и снова отправляться в путь.

Если бы мы отметили на карте ее детские экспедиции, представили ее открытия и цели в топографической форме и прочертили ее извилистый путь между ними, мы бы увидели девочку, которая пытается пройти лабиринт изнутри наружу; минотавра, который пытается выбраться на свободу.

К пятнадцати годам это хождение по кругу начало сводить ее с ума, а однообразие навевало тоску. Может, в итоге она бы замкнулась в себе, сломленная тяжестью окружавшего ее невидимого лабиринта, но ее спасло одно событие, настолько странное, что обычной жизни ей стало недостаточно: Ади убедилась в существовании сверхъестественного, встретив призрака на заброшенном сенокосе.

Это случилось ранней осенью, когда высокие травы в поле выгорели до рыжевато-розового оттенка, а карканье ворон отчетливо разносилось в прозрачном воздухе. Ади по-прежнему часто заглядывала в старый дом на окраине фермы, хотя и выросла из своих игр. В день встречи с призраком Ади намеревалась пролезть вверх по печной трубе и выбраться на крышу, чтобы полюбоваться беспорядочным полетом скворцов.

Подходя к полуразрушенному дому, она заметила какую-то темную фигуру и остановилась. Вне всякого сомнения, тетушки велели бы ей тут же развернуться и поспешить домой. Эта фигура могла быть либо незнакомцем – а встреч с незнакомцами следовало избегать любой ценой, – либо привидением, и это ничуть не лучше незнакомца.

Но Ади почувствовала, что ее тянет вперед, как стрелку компаса на север.

– Эй, там! – окликнула она.

Силуэт шевельнулся. Тонкий и длинный, он казался мальчишеским даже с большого расстояния. Незнакомец прокричал что-то в ответ, но слова прозвучали неразборчиво.

– Простите, что? – снова крикнула Ади, ведь хорошие манеры важны даже при общении с незнакомцами и призраками. В ответ ей раздалась еще одна цепочка бессмысленных звуков.

Теперь Ади подошла уже достаточно близко, чтобы разглядеть его как следует. Возможно, ей все же стоило развернуться и побежать домой: кожа незнакомца оказалась густого красновато-черного оттенка, которому Ади не могла подобрать название.