Виктор Усков - Аркан общемировых историй

Анфиса сглотнула, внимательно посмотрела на Валентина, после чего неуверенно спросила:

– Так тебе сейчас… Всего тринадцать лет?!?

– Веришь или нет, но это так.

– Нет-нет, я верю… А что на это сказала твоя семья?

Валентин все же нашел в себе силы поднять взгляд на Анфису, и девушка, взглянув в глаза подростка, все поняла:

– Так у тебя ее нет…

– К сожалению, это – та часть биографии, которую мне не нужно было придумывать.

Некоторое время они пили чай молча. Толбухина прервала молчание, извиняющимся тоном спросив:

– Что с ней случилось?

– Мать умерла, когда я был совсем маленьким. Отец… Его не стало, когда мне было десять. Официальная версия – самоубийство: пуля в висок… Все вроде логично: его нашли в собственном кабинете, рядом с разжатой рукой – пищаль… Но мне в самоубийство верится с трудом.

– Господи… Мне очень жаль.

– А за полгода до этого погиб мой лучший друг Ник, которого я считал кем-то вроде брата. Пока его родители, скажем так, слишком уделяли время друг другу, он вылез из окна, желая поймать сачком бабочку – Ник очень любил это занятие… Не удержал равновесие. Бухнулся на землю с четвертого этажа…

– Бедолага…

– У нас был детский, но все же уговор – если одного из нас не станет, то другой возьмет себе его фамилию. Фамилия Ника была Брайтсон… А Валентином звали моего учителя. Так я и получил свое новое имя.

– А как же по-настоящему зовут Валентина Брайтсона? – поинтересовалась Анфиса.

– Аттила Янссен, – нерешительно произнес Валентин. – Странно – я думал, что почти забыл это имя.

– Благозвучно, – улыбнулась Анфиса.

Валентин-Аттила отхлебнул чай, отставил чашку в сторону, подпер голову руками, после чего произнес:

– Вот только теперь я не знаю, что мне делать. Скорее всего, надо найти такого же могущественного Чарующего, чтобы применил на мне Идрантез еще раз…

Анфиса взяла Валентина за руку:

– Тебе это не нужно.

– Почему? – удивился подросток.

– Во-первых, повторное наложение чар может привести к тем последствиям, которых ты благополучно избежал в первый раз, а во-вторых… Ты сам сказал, что продолжишь писать вне времени и тела. Может, чары и сделали тебя старше и сильнее, но на талант они вряд ли повлияли.

– Ты думаешь? – в голосе Аттилы проявилась дрожь.

– Я уверена, – и Анфиса улыбнулась. – Как бы то ни было, меня покорил тот, кто написал множество замечательных строк, и не важно, какое его настоящее обличье.

– Ты… Ты это серьезно?

– Сейчас ты младше меня, ну и что? Я подожду… Запомни главное – я не откажусь от тебя. Ни-ког-да…

По щекам Аттилы потекли слезы.

– Спасибо, Анфиса… – прошептал он сквозь слезы. – Господи… Не помню, когда плакал в последний раз…

– Чтобы быть взрослым, надо уметь плакать. Все нормально, Аттила.

«Клуб коротких ножей»

Deine Größe macht mich klein,

Du darfst mein Bestrafer sein…

(Я просто жалок перед тобой.

Будь моим палачом ).

Rammstein, «Bestrafe mich».

Софья спокойно сидела за столиком кафе, находящегося на втором этаже крупного стеклянного здания, как ее покой – впрочем, как и всех других присутствующих – нарушило пение. И чье! Видимо, Акакий вновь решил произвести впечатление на Софью, причем так, чтобы это было масштабно, судя по силе и громкости голоса, раздающегося в каждом уголке. Неизвестно, кто или что надоумило его исполнить хит группы Culture Club «Do you really want to hurt me», но факт оставался фактом – подросток старался выводить своим не самым музыкальным голосом:

– Give me time to realize my crime… (Прим. – Дай мне время осознать свою вину)

«Давай-давай, осознай уже, что мы с тобой – не пара», – фыркнула про себя Софья, недовольная одним лишь появлением Акакия в этот прекрасный выходной.

– Let me love and steal… (Прим. – Позволь мне любить и украсть [тебя])

«Ну нет, не надейся… Посмотри на себя! Одно имя-то чего стоит! Как же ты надоел, черт побери…».

В груди Софьи росло недовольство, но какое-то странное, ибо уже не само пение раздражало девушку, а само существование этого недоросля. И Софья была не одна такая – все представительницы прекрасного пола посматривали на поющего очкарика недобрым взглядом, и у всех в глазах читалось желание его не то чтобы ударить, но хотя бы пристукнуть.

– I have dance inside your eyes… (Прим. – Я танцую в твоих глазах).

«Нет, даже не смей танцевать, скотина! Еще чего удумал! Ты далеко не участник корейской поп-группы, чтобы танцевать!». Напряжение на этаже нарастало с каждой секундой – казалось, его впитала каждая молекула воздуха.

– How can I be real? (Прим. – Как я могу быть настоящим?).

«Вот эта строчка – как раз про тебя», – и Софья вдруг поняла, что чуть не сказала это вслух, но губы упрямо шевелились. И снова она была не одна такая: «Я же говорила, что ты бесишь не только меня…».

И Акакий перешел к главным строчкам песни:

– Do you really want to hurt me, do you really want to make me cry? (Прим. – Ты правда хочешь ранить меня, ты правда хочешь причинить мне боль?).

Тут Софья не выдержала.

Несмотря на то, что Акакий находился в приличном расстоянии от нее, она каким-то нечеловеческим прыжком оказалась лицом к лицу с парнем и со всей силы ударила его кулаком в грудь, заорав:

– Да, я хочу бить тебя!

Акакий отлетел на пару метров и бухнулся о пол. Было больно – несмотря на то, что пальцы Софьи были украшены кольцами с крупными камнями, этот удар был похож на кастетный. Подросток с трудом встал, столкнулся с безумными глазами Софьи, после чего мгновенно понял – надо бежать. Причем не только от нее – складывалось ощущение, что парня хочет ударить каждая присутствующая здесь женщина.

Он кинулся бежать по длинному коридору в другую часть этажа, но и там ему перекрыли дорогу взбешенные дамы. Поняв, что его окружили, Акакий стал лихорадочно перебирать в голове возможные пути отступления, но одна из женщин не дала ему этого сделать, с силой ударив сумкой по голове. Не успел парень мысленно вопросить: «Эта сумка что, кирпичами набита?», как на него посыпался не просто град – метеоритный дождь ударов. Сначала били голыми руками, но когда Софья нанесла парню первое ранение женской вариацией швейцарского ножа, толпа попросту обезумела. У каждой женщины нашелся какой-либо острый предмет: у кого – пилка, у кого – маникюрные ножницы, у кого – и вовсе заточка. Дамы колошматили стоящего Акакия, с каждой минутой прибавляясь в количестве, а когда дошло до того, что к парню было не пробраться, то стали колошматить друг друга за место в очереди для удара по ненавистному «певцу». И в этой толпе не было мужчин – более того, мужчины будто самоустранились от наблюдения расправы, и никто из них не сделал даже попытки остановить безумие…