Игорь Осипов - Охотники на попаданцев

За окном механик из компании «Пар и жар» ковырялся гаечным ключом во внутренностях громоздкого котла с теплородом. Устройство было величиной с паровоз и пряталось под шиферным навесом. Разогретая жаром концентрата теплорода вода вскипала, и пар крутил каскад турбин, давая электричество для освещения, заряда машины и работы приборов. К тому же пар грел воду для домашних нужд, отапливая всю усадьбу вместе с конюшней и гаражом. Из кранов текла горячая вода, отчего можно без оглядки на дрова и уголь принять ванную. Домашняя прислуга тоже этому несказанно радовалась, ибо мыть посуду и стирать в кипятке лучше, чем в ледяной кадке.

Котёл был уже не новый и требовал регулярного осмотра. За спиной мастера стоял часовой с винтовкой на плече, взявшись за антабку ремня. Он вытягивал шею и заглядывал в открытую дверцу, порой указывая рукой и о чём-то спрашивая. Тогда мастер тыкал пальцем и пускался в долгие объяснения, заботливо хлопая по корпусу котла ладонью. Мастер чинил, часовой смотрел. Они не были врагами, но таков порядок вещей, нарушить который недозволительно.

Совсем как я с бароном.

Размышления прервал стук в дверь, и без разрешения в кабинет вошёл Сашка Никитин.

– Это, вашество, там две девчонки какие-то пришли. Одна вроде как пиар-акция блошиного рынка, вторая – школьница с выпускного.

– Александр! – резко повысил я голос, – Это не игра! Это реальность! И посему потрудись быть хоть немного серьёзным. Нас начальство посетило, будь любезен, сначала к господину барону за разрешением обратись.

Сашка оглядел с головы до ног застывшего с ехидной улыбкой Бодрикова, а потом сделал лёгкий кивок головой.

– Здрасьте. Ваше благородие, можно я пару слов с шефом перетру?

– Ваше превосходительство, – крякнув с усмешкой, поправил его барон.

– Я уже запутался, – тряхнул головой Никитин. – Мне бы гайд по рейтингам и титулам, или хотя бы шпору небольшую. Проще в какой-нибудь новой ролевухе с её квестами, классами и билдами разобраться, чем с этими благородиями.

– Я тебе её с утра дал. На листке.

– А-а-а, понятно. А можно ещё одну. Я ту в комнате на гвоздь прибил к стене.

– Евгений Тимофеевич, – произнёс барон, подхватив свою трость, – пойдёмте. Сгораю от нетерпения узреть ваших барышень.

Я поглядел на свой остывший кофе и пошёл вслед за невысоким бароном, дивясь, откуда в нём в его пятьдесят столько задору, как у молодого. Кабинет не закрыл, лишь на мгновение остановился, дабы подвинуть язычок устройства для опечатывания. Это значило, что меня нет.

Взгляд скользнул по ещё нескольким дверям, находившимся на этаже. Жилая комната, умывальник с санузлом и кладовая. Всё это было моим, так как жил я и работал практически тут же.

По лестнице я пробежал, весьма скоро оказавшись в зале, где барону уже поставили стул, и он восседал на нём, ожидая гостий.

Вскоре дверь открылась, и в помещение вошли две девушки. Они старались не глядеть друг на друга, словно всем видом показывая, что не вместе. И обе прятали красные словно от слёз глаза…

Настя сидела за столом.

– Вот куды ты вырядилась? – ворчала мать, доставая ухватом из печи горшок со щами. Она поставила его на стол, накрывая тот скатертью только по праздникам или иным важным случаям. – Нет, ну куды вырядилась? Вот так тебя и ждут там. Этот господин только поматросит тебя да бросит, наигравшись. Знаю я этих господ. Вон, Люська Мышкина тоже в дом одним устроилась горничной. Сильничали! Насилу сбёгла.

Настя сидела на краю лавки, теребя край передника в пальцах. Ей было страшно уходить из дома, но и оставаться здесь тоже не хотелось. Всё решают без неё. И дразнят без конца, сколько ни огрызайся. Настька – рыжая-замухрыжая. Настька дурочка-дочурочка. Надоело это. А тот господин так непривычно, мол, сударыня, вам не пристало в грязи сидеть. Не то, что пацаны деревенские, которые только и могут, что за косу дернуть.

– Хватит, – негромко буркнул отец, потянувшись за куском свежего хлеба, – ты эту Люську уже пять лет вспоминаешь.

– А и чё? – снова загоношилась мать, доставая с полки глиняные глубокие чеплашки для похлёбки. – Даже если не сильничать, то всё одно. Куда ей в государеву службу? Она ж дура дурой. Ничего не умеет. Все насмехаться над ней будут. А на неё вон, Андрюшка Колодков поглядывает. Ещё годик, и замуж. Чем не пара. Умный, работящий.

– Андрюха тот ещё обормот, – ответил ей отец, – его розгами почаще надо.

Настя слушала это, вяло потянувшись за корочкой хлеба. Есть ей совершенно не хотелось, но и сидеть просто так не могла. В обычное время она бы ершилась и огрызалась, привычная к издёвкам, но не унывающая, знающая, что может прийти в стайку, сесть под боком у Гнедыша и долго ему рассказывать о том, что думает. И пусть конь не понимал ни слова, но и не осуждал, лишь требовал сладкую морковку.

И всё же ей было страшно. Вдруг этот господин из тайной канцелярии её для чего непотребного использует. Нет, не снасильничает, как мать твердила, а посадит на цепь и будет, как карликов в цирке, всем показывать, мол, настоящая живая ведьма, за копейку можете пощупать.

– Что не ешь? – спросила мать, утерев передником раскрасневшиеся руки, и сев за стол.

– Не хочу, – буркнула Настя.

Глаза её против воли пробежались по побеленному потолку и таким же побеленным стенам из круглого бруса, по многочисленным полкам с поцарапанной утварью, по крашенному голубым подоконнику с больши́м горошком на нём, по кирпичной печи в полкухни с её копчёным заслоном, и отгороженным занавеской уголком с корытами, по потёртым сундукам с барахлом, по большому медному самовару. Самовар немного помутнел от времени, и мать всё время ворчала на девушку, что та никак его не начистит до блеска.

– Это что, вашему благородию уже и с простым народом есть зазорно? Вот угораздило же. Из пяти дочерей самая дурная и выжила.

– Мама! – подскочила на месте Настя.

– Что мама?! – съехидничала мать, зло сверля дочку взглядом. – Это не я из отчего дома сбегаю.

– Надоело! Нету сестёр! Нету! И я не хочу, как ты, всю жизь торговать на базаре! И замуж не хочу за того, на кого пальцем вы с отцом укажете! Не хочу!

Настя бросилась к двери, чувствуя, как на глазах наворачиваются слёзы. Ей было страшно, но ещё страшнее сейчас вернуться. Они потом всю жизнь будут тыкать пальцем и говорить, что дочка никчёмная и дурная. Что мать всегда права. Лучше в омут с головой. Лучше на посмешище к господину из тайной канцелярии.

– Стой, дура! – закричал вслед отец, но пальцы девушки схватили рваное серое пальто, висевшее в сенях.

Она уцепила за шнурки новые мамкины сапожки и, не помня себя, помчалась на скотный двор.

– Стой, окаянная! – орала мать.