Юрий Перебаев - Хранитель

– Подскажи-ка мне, что у нас на Замковой происходит, что за маньяк – герой соцтруда?

– Тьфу ты, читал уже… Неясно там ни черта. Сперва гопы в состоянии кристальной пьяности. Бухали, говорят, на погосте, бутылки об могилы, мат на весь район. Тут – фигура из кустов. На ножи, говорят, ходили, двое на десять махались, а тут – чуть в штаны не наложили.

«Не думай о секундах свысока», – донеслось из кармана собеседника.

– Извини, надо ответить. Да, конечно, с точки зрения пострадавшей стороны, Ваше мнение вполне имеет право на жизнь. Помилуйте, сударь, к чему эти инсинуации? Точку зрения министерства Вы только что имели честь услышать. Всего доброго.

– Вот козел драный. Прости, Витек, служба.

Так вот. Ломанулись они оттуда со свистом. Внизу отдышались, Коляна-рыжего нету. А обратно пойти – очко рипит. Один таки звякнул нам. Патруль туда. Лежит, голубчик, глаза по пять копеек, уже остыл. Ни колотых, ни резаных. Вона как. Во вторую ночь уже сатанисты наши доморощенные Вельзевула вызывали. Дальше один в один. Фигура – страх – труп. Сегодня патруль туда на ночь идет.

Рынок бурлил и пенился. Гам и гул стояли до самых крыш пентхаузов. Буквально за пару шагов Виктору предложили щенка кавказца с королевской родословной (из ближайшей подворотни), последнюю модель плазменного телевизора «Сони» (с Малой Арнаутской), множество эксклюзивных, жизненно необходимых вещей. Кроме кранов.

Что заставило его обернуться, кто знает? Лениво повернув голову, Виктор остолбенел. Всплеск узорчатой стали приковал внимание намертво. Это был Клинок. Все ножи мира выглядели на его фоне бедными родственниками. Что Он делал на этой грязной толкучке? Как будто Гарун аль Рашид, сбросив рубище нищего, предстал во всем своем величии.

– Сколько? – охрипшим голосом спросил Виконт, поднимая глаза на продавца.

– Дорого, очень, но разве оно того не стоит?

Ирония в голосе немолодого крепкого мужика не думала никуда скрываться. Только сейчас парень заметил на гарде Клинка гравировку в виде ключа.

– А конкретнее?

– Все, кошелек и жизнь, – улыбнулся продавец, – только гляди, коготок увяз, всей птичке пропасть. Ножик-то не простой, не для кухни. Для других дел ножик. Судьбу изменить, человека спасти. И не одного. Берешь, аль нет? Вона уже толпа в очередь становится.

Зашелестели купюры.

– Помни, – донеслось вослед, – будет сложно, две стороны Клинка и Ключ не дадут пропасть.

Уходил Виктор в потрясающем настроении, нежно прижимая рюкзак с Клинком. Улицы мягко ложились под ноги, машины вежливо уступали дорогу, а прохожие с улыбкой оборачивались вслед.

Краны он так и не купил.

Запрос «Легенды Замковой горы» умчался в «гугл». «Так, посмотрим, что тут у нас».

«… У одной из монашек Фроловского монастыря была красавица-сестра. Полюбила она молодца-гридня, лучшего баяна, по коем сохло пол-Киева. А он ее. Срядили свадьбу. Но князь поднял дружину в поход, прощались они с любимым на забороле. Исчезла его фигура за горизонтом. Ждала она денно и нощно. Месяц проходил за месяцем. Но не было весточки от хоробра. Пошла она в монастырь к сестре, где засиделась за полночь. Шла через Замковую, думая о нем. Из кустом взметнулись тени, билась она в руках их аки горлица. Последней мыслью ее была мысль о любимом. С той поры исчезают люди на Замковом кладбище. А особливо лихим людям невесело там третьими ночами…»

«Тирьям-тирьярам там тирьям. Романтика, ля. Третьи ночи, лихие люди – пробормотал парень, – а, пожалуй, пора нам конкуренцию Вовкиному патрулю составить».

Брусчатка хитро блеснула в свете Луны, мягко толкнув в подошвы. Не спеши, касатик, а то людей насмешишь. Аль, на погост собрался. Такой молодой, не терпится? Спуск сегодня явно был в игривом настроении.

Изменение было практически неуловимым. Мигнув, погас фонарь, за ним второй. За спиной ночь забирала метр за метром. Это уже не игрушки. Парень чуть быстрее, чем следовало, прыгнул на ступени и стал подниматься.

Вечер однозначно переставал быть томным. Грозовые облака собирались над горой, обещая крайне веселую ночь. Виктор поплотнее запахнул куртку, поправил рюкзак, решительно выдохнув, шагнул под сень кладбищенских деревьев. Отдаленный громовой раскат всколыхнул застоявшийся в ожидании грозы воздух, заставив парня подпрыгнуть на месте.

Движение справа.

Резкий поворот.

«Эт-то еще что такое? Кошачье? Кис-кис. Ты куда это, зверь? Стоять, кому говорю!»

Ветки по лицу, быстрый бег.

Поляна.

Холмик.

Нет.

Могила.

Старая.

Очень.

Бой Биг-Бена с Майдана обрушился могильной плитой. 10.11.12. «Охренеть, дорогая редакция, его ж в 11 выключают!» – мелькнуло на краю сознания.

Ощущение опасности рвануло парня не хуже стального каната.

… Ожидание было горше смерти. Не было вестей. Никаких.

Дружина ушла в Поле, утонув в ковыле. Хотелось выть, хотелось ударить сестру, говорящую «Все в руках Божьих». Сильно. До хруста зубов. До крови из-под ногтей. Он ушел. Ушел в это треклятое Поле. Любый, милый. Солнце мое.

Кусты ложились под ноги. Звезды равнодушно скалились с небес. Ухнул и сорвался в ночь филин, шмыгнула прочь лиса. Не было вестей. Никаких.

Хруст веток дошел до сознания не сразу. Когда грубые руки рванули ворот рубахи, первым чувством было удивление. Ведь не было вестей. Никаких. Она билась в силках злобы и похоти, единственным желанием было дождаться. Увидеть. Хотя бы раз.

с издевкой произнес мужской голос.

«Услышано, смертная, – донеслось из-под капюшона. – Хочешь увидеть – мсти. Хочешь дождаться – убей. Три ночи каждого третьего года ты будешь возвращаться сюда. Хочешь увидеть – мсти. Лишь когда два брата, любовь, ключ и гроза сойдутся вместе – сможешь уйти к Роду. Хочешь увидеть – мсти…»

Воздух раскаленным песком ворвался в легкие. Дышать. Просто дышать. Что-то смертельное надвигалось из темноты. Свистящий искаженный женский шепот:

На грани видимости мелькнула фигура в капюшоне. «Это еще кто? Вовкин патруль, что-ли?» – услужливо отметил мозг.

Было плохо. Было страшно. Было тошно. Было… мертво.

Истошный мяв вызвал жуткий ливень. Ощущение могилы чуть отодвинулось. «Гроза. Любовь. Братья».

«Младший, ты?..» Кот со встопорщенной холкой стал якорем, держащим на краю гроба.