Юнис Виноградова - Небесный пекарь

– Пойдем, познакомлю тебя с ним.

– Нет-нет, что ты, я просто посмотрю, я вообще не знаю, что могу ему сказать.

– Ты что! Посмотри на этих людей – они все мечтали бы оказаться на твоем месте.

Все так же придерживая меня за руку, словно боясь потерять в пока еще негустой толпе, которая уже собиралась перед сценой, Марс быстро взбежал по узкой лесенке, приставленной к сцене сбоку, и буквально поставил меня перед Трикстером. Он внимательно посмотрел на меня, задержавшись на моем лице, но я отвел взгляд, чтобы не смотреть прямо в его карие, глубоко посаженные глаза. Многочисленные кольца в его ушах блестели при свете ламп, даже брови были проколоты острыми серьгами-шипами. На его лице блуждала неопределенная насмешливая улыбка. Он молчал.

– Добрый вечер, очень приятно, – промямлил я.

– Это ненадолго, – с ироничной улыбкой проронил он.

Марс тоже усмехнулся. Запихнув руки в карманы рваных джинсов, он оглядывал всё прибывающую толпу.

– Чувствую, сегодня представление выдастся отменным, – сказал парень.

– Тебе пора переодеваться, Марс.

Трикстер посмотрел на меня с хитрой улыбкой заговорщика, весь его вид словно говорил мне: «Ну, как думаешь сам, чего ты стоишь?». Я поспешил перевести взгляд на его подбородок, чтобы вновь не попасться в ловушку тёмных, глубоко посаженных глаз. Затем музыкант скрылся в глубине сцены.

Трикстер совсем не походил на рокера, которого я уже успел нарисовать в своем воображении, хотя его вид и говорил об обратном. Он был, как мне показалось, очень сосредоточен и спокоен, будто шаман перед медитацией. Легкий же смешок и улыбка оставались при этом как бы на поверхности.

Спускаясь по лестнице, я заглянул в провал кулисы и вновь увидел девушку: она уже успела переодеться в золотистое трико с разбросанными по ткани переливающимися камешками, открывающее худые бледные ноги. Обуви на ней не было.

Она улыбнулась мне и тронула за запястье:

– Скоро начинаем. Подожди, Асфодель.

Ее волосы были так черны, что в свете софитов отливали синевой, а бледная кожа будто обладала каким-то своим внутренним свечением. Сейчас, освещенная огнями сцены, Хлоя показалась мне совсем другой – крохотной, но ослепительной искрой.

Мы с Марсом снова прошли через коридор за кулисы, и я чуть было не упал, зацепившись за одну из многочисленных веревок, свисавших с тёмного потолка.

– Ты музыкант?

– Да нет, – махнул он рукой.

– Как ты попал сюда?

– Да так же, как и ты, случайно, – проронил он. Марс улыбался, но мне показалось, что в его голосе мелькнула нотка раздражения – он не хотел, чтобы я был здесь? Ревновал меня к Хлое?

– Я встретил ее в компании, познакомился. Она пригласила меня на концерт. Трикстер заметил меня, сказал: «Хочешь попробовать себя в представлении?». Я хотел.

– Кто этот Трикстер?

– Скоро увидишь. Артист, если не углубляться. Он очень интересный… человек. Может, после представления тебя проведут в гримерную, он будет там.

Я кивнул, хотя на самом деле меня не интересовал этот певец, мне просто хотелось вновь увидеть девушку с печальным выбеленным лицом, казалось, всегда готовым к пантомиме.

Парень будто угадал мои мысли.

– Что, нравится тебе Хлоя?

– Она привлекает внимание, – обтекаемо выразился я.

– Да, к ней всех тянет, – грустно улыбнулся парень.

Возможно, он и не был таким неприятным, каким показался мне сначала.

Тут Марс покачнулся, схватившись за грудь.

– Эй, что с тобой? – наклонился я к нему.

– Да так, ничего, надо меньше пить. Ладно, мне скоро пора выступать, – сказал Марс, и я вновь отправился в зал.

Народу уже собралось порядочно, сидячих мест не осталось, очень многие устроились под сценой прямо на пол. Я прислонился к стене. Минут через десять публика начала выказывать признаки нетерпения, свистя, улюлюкая и топая ногами. При особенно энергичных движениях рассохшиеся паркетные доски взмывали вверх, что неизменно вызывало приступы хохота.

Наконец раздалась печальная струнная мелодия. Первыми на сцене появились девушки, которых мы застали за подготовкой в гримерной. В белых пышных юбках, украшенных чёрными перьями, они сделали несколько пируэтов, затем взялись за руки, кружась. Золотым язычком пламени в их хоровод ворвалась чёрноволосая девушка, и они окружили ее, как бы стараясь прикоснуться и не смея, а затем подняли на руки и вознесли вверх. Музыка стала более тревожной, и стайка прекрасных танцовщиц разбежалась, словно страшась чего-то.

И вот пружинящей походкой на сцену вышел Трикстер. Полог за его спиной поднялся, там стояла барабанная установка, место за которой занял Марс. Трикстер же держал в руках большую многоствольную флейту, это она звучала за сценой.

Публика, откровенно скучавшая при балетном выступлении, оживилась и заулюлюкала. Они явно пришли сюда именно за этим. Музыка Трикстера напомнила мне записи со старых родительских кассет. С написанными от руки на бумаге названиями групп вместо обложек, они были артефактами невероятной эпохи – когда нашим родителям было столько, сколько нам. Я, стоя среди покачивающейся в такт музыке толпы, чувствовал все то же полудозволенное наслаждение, которое мы ощущали, ставя эти кассеты, грозившие вот-вот рассыпаться в немой прах. Подростки стали прыгать, вскидывать вверх сложенные в «козу» руки и подпевать. Мне удалось разобрать только фразу «мертвый лотос».

Ликование публики, агрессию музыки и ее ритм, такой сильный, что отдается у тебя в груди, мешая ритму сердца или смешиваясь с ним, я ощущал в десятикратном размере. Я внезапно понял, насколько они, нарочно натыкающиеся друг на друга, бьющие плечом и сбивающие друг друга с ног, пьяные и веселые, неистово целующиеся – младше меня, и впервые, наверно, почувствовал, что я уже не так юн. Ведь обычно это я был мальчишкой среди грузных пекарей и огромных женщин за прилавком. Здесь же почти все были подростками, пусть и некоторые из них – густо и старательно накрашенные рослые девицы и парни в цепочках и чёрной одежде – и старались выглядеть старше. Странное дело, они все маскировались под взрослых, и только я – наоборот. И мне было ясно, всё это сделано, чтобы зацепить меня, завлечь и повести очарованного за собой. Так недоверчивая крыса подозрительно смотрела бы на дудочку крысолова. Именно поэтому мне смутно не нравилось то, что здесь происходило. Я отвык от громкой музыки, оглушительной, такой сильной, что ее ритм чувствуешь у себя в груди вместо ударов сердца. Отвык от этого бешеного, нарочитого веселья, в котором мы купались еще несколько лет назад. Последнее время все мои развлечения сводились к тому, что я слушал старый рок. Также я больше почти не пил с тех пор. Выпивка больше не заставляла меня летать, как в 16–17 лет, теперь от алкоголя у меня чаще сжимало виски и неудержимо клонило в сон.