Татьяна Ставицкая - Алмаз. Апокриф от московских

– А чего все молчат? Я один не в курсе? – насторожился Бомелий. – Ладно, я попозорюсь: спрошу… Это что еще за напасть? Что за эрэсдээрпэ? – сварливо осведомился он у Малюты, оторвавшись от исключительно важного занятия – составления омолаживающей микстуры.

– РСДРП – это партия новых потребителей, господа. Очередные соискатели кормушки. Хотят скинуть нынешних и потреблять их элитный продукт, – ответил Параклисиарх. – Потравимся к чертям собачьим…

– С чего это – потравимся, если они элитный продукт потреблять станут? – удивился Фофудьин.

– Шутить изволите? Плоть становится пригодной к употреблению через три поколения правильного кормления. Кровь обновляется почти так же долго, как возделывается английский газон.

– И что предлагаете?

– Срочно заняться изготовлением консервов из тех, что есть. Пока не разбежались по заграницам. Запасаемся сгущенкой впрок. Грядут тяжелые времена, господа!

– Лондонским-то это зачем? – недоумевал ответственный секретарь.

– Я полагаю, – отвечал Малюта, – что дело в неудовлетворенных амбициях: мятежный поп Фома Беккет сел на своего конька. Учит их конституции. У себя не удалось внедрить, так теперь нам подсовывает. Опыты он на Москве ставить вздумал! Нашел себе виварий!..

Лондонское сообщество нетрадиционных потребителей было пожизненным бедствием московских ввиду досадного гастрономического интереса к московской плоти. Особенно раздражало московских то обстоятельство, что лондонские имели абсорбент, позволявший им пить юшку московской плоти. Черт знает где они его раздобыли! Но бесконечные набеги лондонских приводили к многочисленным подковерным войнам двух сообществ.

Уар вернулся в свой особняк расстроенным, с нарастающей с каждой минутой головной болью. Сбросив тренчкот – пока еще единственный в Москве, он собрался было погрузиться в исследование последних лондонских мод, размышляя о странной тяге к одежде врага. Ведь что есть тот же тренчкот, как не обмундирование британских солдат, созданное в начале века Томасом Барберри? А вот поди ж ты – зацепил. Для царевича не было секретом, что одежду врага элита носила во все времена. Он знал немало тому примеров, ставших результатом его изысканий. В 1192 году султан Саладин послал графу Генриху де Шампань великолепную тунику и тюрбан. «Знаете ли вы, – писал ему граф, – что ваши платья и тюрбаны далеко не так ненавистны здесь. Конечно, я буду носить ваши подарки. Император Бодуэн Первый уже подал пример и при въезде в Иерусалим был одет в тканый золотой бурнус». Знакомство с высококультурным Востоком во время продолжавшихся двести лет крестовых походов, с его обычаями и товарами, развитие торговых связей открыли новый период в истории культуры Европы. Франкские женщины не замедлили последовать примеру государей и восприняли барберийские моды. Войска крестоносцев надели поверх быстро нагревающихся на солнце кольчужных доспехов прямое полотнище ткани, спасавшее от палящих лучей; подсмотрели у своих восточных врагов эмблематику и орнаментику, перенесли ее на свои щиты, а затем и на одежду и тем самым утвердили начало европейской геральдики. А уж в Москве-то!.. Он сам прекрасно помнил, с каким удовольствием сменил когда-то французский шелковый, богато декорированный жемчугом и каменьями кафтан на вражеский лондонский сюртук из мягкой шерсти. А уж как плоть стала падка на все французское после нашествия – и говорить нечего. В этой связи Уар теперь опасался, впрочем, чего уж скрывать, – с интересом ждал появления в бальных залах японского кимоно. Живое воображение услужливо рисовало ему пышнотелых господ соотечественников обоего пола, восседающих за столом в этих самых кимоно и поедающих молочных поросят, фаршированных гречневой кашей.

Размышляя о милых его сердцу материях, царевич прошел в глубь апартаментов и вдруг расслышал доносившийся из спальни Анастасии низкий мужской голос, в котором звучали такие несвойственные ему самому решимость и напор.

– Уберите руки. Я сам. Смотрите на меня. Не трогайте. Я сам. Вот так вам нравится? Нравится? А вот так? Мы можем попробовать еще что-нибудь… Молчите, не говорите ничего… Вам же хорошо… А сейчас будет еще лучше!

Уар замер на месте. Живо представив, что происходит в спальне, он не находил в себе воли и сил на что-то решиться. Если он застанет их, то потеряет Анастасию навсегда. Увидеть и простить? И как потом с этим жить? Постыдно бежать от очевидного? А после делать вид, что ничего не было? Невозможно… В сердце вошел шип, и нет никаких сил жить с ним. Выдернуть одним рывком, залить все кровью… Кровь превратится в клюквенный сок и забродит… Или забродит кровь в нем самом и прокиснет в одночасье. Мысли его путались. Рвануть дверь… вломиться в спальню и…

Царевич постучал.

– Антре! – услышал он спокойный голос.

Перед туалетным столиком сидела Анастасия в бледно-розовом домашнем платье, а над ее прической колдовал куафер.

– Митя, что с тобой? – всполошилась, блестя влажными глазами, этуаль, увидев в зеркале его побагровевшее лицо. – Ты болен?

– Я здоров, – не очень уверенно ответил царевич и закрыл дверь.

И все-таки она возбуждена, отметил он с тревогой. Ах, какие глупости, это же просто цирюльник, – попытался отогнать от себя омерзительно липкую мысль Уар. Но с того дня его неотступно преследовал вопрос: что он станет делать, если… Если застанет ее с другим. Ответа он не находил.

Лето и осень пролетели в трудах и нервотрепке. К вечеру десятого декабря Уар собрался было пообедать холодной белугой или осетриной с хреном да тарелкой ракового супа, но ни к одному ресторану его «Винтон» не смог подъехать. Чертыхаясь, он раз за разом натыкался на странные сооружения, перегораживающие улицы Москвы. Через Тверскую улицу шли проволочные заграждения; от Трубной площади до Арбата, на Страстной площади, Бронных, в Большом Козихинском переулке, по Садовой – от Сухаревского бульвара и Садово-Кудринской улицы до Смоленской площади; по линии Бутырской и Дорогомиловской застав; на пересекающих эти магистрали улицах и переулках была навалена какая-то дрянь. В Москве творилось нечто несусветное. Приличные заведения не работали, опасаясь, очевидно, погромов и экспроприаций. Войска пытались разгрести эти баррикады, но они нагромождались вновь. Дружинники, вооруженные иностранным оружием, стали убивать солдат, полицейских и офицеров. Начались грабежи складов и убийства простых обывателей. Революционеры выгоняли горожан на улицу и заставляли строить баррикады. Господин Углицкий предпочел вернуться в свой особняк несолоно хлебавши. Ни глотка с самого утра.