Татьяна Ставицкая - Алмаз. Апокриф от московских

«В доме Трубина, в Стремянном пер., за Москвой-рекой, третьего дня, по взлому дверных замков, обокрадена квартира французской гражданки Брунс. Похищено носильное платье, золотые вещи и разные документы всего на 3506 рублей.

…Вчера в доме Соловьева на Крымском валу, в кладовую при квартире содержателя сапожного заведения Я. А. Седова, по взлому двух дверных замков, забралась шайка воров, которые похитили на значительную сумму сапожного товара. Производимый громилами шум был услышан жильцами. Воры, заметив, что они обнаружены, разбежались, но одного из воров удалось поймать. Громилу отправили в участок».

Никаких других занятий Трубницкий не имел по причине отсутствия интереса, в том числе и к торговому делу, к которому мечтал приспособить молодого человека его батюшка, а также по еще более веской причине – почти неограниченной платежеспособности родителя, любившего своего единственного чадушку. Николеньке же мечталось стать московским пинкертоном и зарабатывать частным сыском. Точнее, некоторое время Николенька выбирал, стать ли ему «джентльменом-грабителем», навроде блистательного любимца читающей публики Арсена Люпена, или же податься в лекоки-пинкертоны. Но для поприща грабителя ему не хватило духу и мотивации – все жизненные блага были Трубницкому доступны, да и изведать каторги ему не улыбалось. Каторгу он находил излишне суровой тяготой. Поэтому Николенька остановил свой выбор на сыщицкой деятельности.

Чтобы сделать себе имя, молодой человек не брал с Адаманского денег за свои филерские услуги, а требовал упоминания своей фамилии в репортаже. В результате им скоро заинтересовалась полиция, заподозрившая в молодом человеке главаря преступной шайки, который при срыве дела выдавал себя за свидетеля, обеспечивая себе алиби. Но заступничеством московского репортера и авторитетом батюшки самодеятельный сыщик был отбит у грозного неприятеля. Пристав тогда предложил ему поступить на государственную службу, но Трубницкий предпочел индивидуальную деятельность.

С утра Николенька в ожидании репортера, укрывшись за старой липой, с интересом и не без удовольствия наблюдал, как у церкви Святого архидиакона Евпла, что на Мясницкой улице, двое воров при помощи крючка, изготовленного из проволоки, выуживали пожертвования из церковной кружки, вделанной в ограду.

Обычно московский пинкертон телефонировал в редакцию с ближайшего доступного аппарата или посылал с места преступления к Адаманскому мальчонку-вестоношу, случившегося под рукой, снабдив его деньгами на лихача. Но в этом случае овчинка выделки не стоила, и Трубницкий решил посетить парикмахерскую. Ах, если бы он только знал, какую каверзу затеяла судьба! Какой крепкой бечевой связала его, сидящего в кресле перед зеркалом, с кем-то, находящимся в кофейне напротив. Не заметил он, как, впрочем, и все другие москвичи, и снежного кома, что катился по Тверской. Не заметил и того, что налип на него.

Покинув парикмахерскую, Николенька отправился по магазинам, досадуя, что «Мюр и Мерилиз» еще не вполне возобновлен после пожара. Впрочем, для его целей годился и празднично украшенный к Рождеству пассаж почившего к тому времени миллионщика Солодовникова. Все проходы пассажа по обеим сторонам запружены были фланерами, хулиганами и ловеласами, и приличной даме без внушительного провожатого довольно рискованно было показаться в его галереях: там царила полная разнузданность нравов при возмутительном попустительстве управляющего.

Третьего дня Трубницкий даже стал свидетелем обморока чувствительной дамы, пришедшей в пассаж без провожатого, да еще и в суконных шальварах – последнем заграничном писке сезона. Николенька сразу подумал, что дама допустила тактическую ошибку и непременно поплатится за нее. Так оно и вышло. Точно стая ворон, хулиганы окружили беспечную особу, забегали вперед, отпускали остроты. А один выскочил, как черт из табакерки, и предложил поехать куда-нибудь развлечься вдвоем. От неожиданности дама слабо вскрикнула и готова была лишиться чувств, но упасть ей не дал некий хлюст – не мешкая, подхватил даму и, потребовав у приказчика кресло, усадил бедняжку. Но самое странное случилось потом: сей хлюст зыркнул исподлобья на хулиганов, и те враз смешались с толпой. Впрочем, странным это могло показаться только лицу несведущему. Трубницкий же без труда узнал в хлюсте легендарного московского вора – Исидора Лангфельда.

Рождество накатывало на Москву тусклое, совсем не чувствовалось праздника, хотя обыватели и ждали появления на Чистых прудах обещанной в рекламе партии лаек и оленей, запряженных в салазки для катаний. Манеж, открытый к рождественским гуляниям, поражал голыми стенами и общим убожеством убранства. Последние печальные события в Порт-Артуре настолько повлияли на москвичей, что во многих гостиных московских домов виднелись записки, в которых большими буквами выражалось желание хозяев, чтобы гости не омрачали рождественских праздников разговорами о войне. Даже обычные места народного скопления – Толкучка, Сухаревский торг, Хитров рынок, Сенная площадь, Труба, Конная – представляли картину необычного малолюдства.

Рубрика газеты «Московский листок», обозначенная как МОСКОВСКАЯ ЖИЗНЬ, сплошь состояла из криминальной хроники, будто все другое было случайным и для Москвы нехарактерным.

«В доме Кунина 1-го участка Пречистенской части громилы, забравшись в пустой сарай, совершили подкоп стены и проникли в гастрономический магазин турецкого подданного Павлюши и магазин обокрали.

…В Русском для внешней торговли банке в Китай-городе произошел переполох. Артельщик Варваринской биржевой артели кр. Ипатов, сдавая кассиру крупную сумму денег, обнаружил кражу 1000 рублей. Деньги были похищены так быстро, что исчезновения их никто не заметил.

…В колбасный магазин Ерасова при доме церкви Св. Троицы, что в Листах на Сретенке, задержали мошенника, который по подложной записке от рыбного магазина Суворова получил на значительную сумму гастрономического товара и намеревался скрыться. Мошенника отправили в участок».

Тем удивительней выглядели поступки горожан, которых одаривала, казалось, сама судьба:

«25 декабря мещ. Федор Иванов Головкин, возвращаясь из гостей домой, на углу Алексеевской и Огородной улиц, вблизи дома Миронова, поскользнулся и упал в сугроб снега, причем под руку ему попал какой-то маленький предмет. Оказалось, что это были дамские золотые часы с такою же цепочкой и медальон. Чьи это часы, пока не известно.

…2 января мещ. Владимир Антипов Прохоров, проходя у церкви Св. Харитония в Харитоньевском переулке, нашел на тротуаре сверток, в котором были расписки и квитанции московской конторы Государственного банка на имя А. А. Гарднера на сумму 23 000 рублей. Свою находку Прохоров представил в полицию».