Татьяна Ставицкая - Алмаз. Апокриф от московских

В тот же знаменательный день, который впоследствии нашел свое место в энциклопедиях по причине обретения человечеством удивительного алмаза, в Москве случилось некое происшествие, оставшееся совершенно незамеченным широкой публикой. С утра бывший сокольничий царя Алексея Михайловича, а ныне верный дружок господина Углицкого – Бобрище вышел в заснеженный парк и обнаружил неподалеку от дома дохлого медведя. Было бы излишне самонадеянным утверждать, что никогда ранее медведи не дохли. Дохли конечно же. Но данный медведь сдох, на взгляд сокольничего, как-то уж очень показательно. Прямо-таки неспроста сдох – именно здесь, посреди Москвы. Поскольку всем известно, до какой степени суеверны бывают охотники, то неудивительно, что Бобрище отнес встретившегося ему медведя на свой счет. Страшно обеспокоенный, он поспешил к своему приятелю, дабы развеять мрачные подозрения или же утвердиться в оных.

Уар пребывал в расстроенных чувствах по причине внезапной и необъяснимой холодности этуали и встретил друга вконец разбитым хандрой. Заметив подавленное состояние сокольничего, он произнес:

– Когда тебе плохо, приходи ко мне и тогда поймешь, что не одному тебе.

Но сокольничий, погруженный в собственные тревожные думы, вникать еще в чьи-либо не был расположен. Чтобы не пугать друга, начал издалека:

– Лежишь, да? Гулять не выходил? А некоторые выходят, – сказал он со значением.

– Пусть их, некоторых… – ответил друг, рассматривая вычурный фриз под потолком. – Что мне за дело до некоторых?

– Вот тебе, стало быть, нет никакого дела до некоторых, которые тебе очень даже близкими приходятся, а между тем с ними разные происшествия случаются.

– Да не темни ты! – рассердился Уар. – Пришел, так говори.

– И скажу, – насупился Бобрище, задетый столь обидным невниманием и нечуткостью. – Медведя дохлого поутру встретил. Во как!

Уар посмотрел на друга с интересом и позвонил в колокольчик. Еще не утих звон, как в гостиную вошел камердинер Епифан с подносом, уставленным лафитниками и снедью. Сервировал стол и даже не подумал скрывать, что подслушивал.

– А что ж ты печалишься? Дохлый медведь это ж – к нечаянной радости! – объяснил лакей сокольничему, коего почитал ровней себе.

– Что ж это за люди такие, которые радуются дохлому медведю? – подивился Бобрище. – Каких таких радостей ждут от его погибели?

– Чего только ни насочиняют от дремучего бескультурия… – согласился Уар. Он и сам поражался ходу мыслей плоти, связавшей, к примеру, кончину постороннего медведя с какими-то грядущими выгодами для себя. – Добро бы еще это был их собственный медведь, которого они кормили из собственных скудных средств…

Четвертого февраля около четырех часов пополудни в круглый двухсветный зал со стеклянной крышей ресторана «Славянский базар» ввалился Адаманский, возбужденный донельзя, и двинулся было к буфету. Но, заметив за одним из столиков, на диване темно-малинового трипа, недавнего знакомца, уселся рядом без спросу. Днем и по вечерам ресторан бывал малолюден. Зато завтраки у понимающих людей здесь были в чести. Адаманский наведывался сюда крайне редко: рюмка водки стоила здесь очень дорого – тридцать копеек, тогда как в большинстве московских ресторанов не больше десяти, но, выпив ее, можно было закусить почти без ограничений. И некоторые экономы, выпив всего-навсего три рюмки и оставив гривенник на чай, за рубль наедались до отвала – на весь день.

Уар не терпел фамильярности, но, заметив, что с хроникером творится неладное, промолчал в ожидании пояснений.

– Великого князя Сергея Александровича разорвало взрывом!.. Адская машина! Террористы! – отрывисто сообщил Адаманский, с трудом переводя дух.

Как ни странно, ужасная новость не произвела на Димитрия Иоанновича Углицкого (как значилось в той визитной карточке с золотым обрезом) никакого впечатления.

– У Никольской башни! В куски, вместе с каретой и кучером! – не мог уняться хроникер. – Я был неподалеку. Сам все видел… Кровищи!..

Господин Углицкий сглотнул шумно.

– Человек! Водки репортеру и уху стерляжью, – махнул он бойкому, жуликоватого вида половому из ярославских, облагороженных здешним управляющим голубыми форменными рубашками, казакинами в талию и стрижкой в кружок.

Адаманский оглянулся на черный изукрашенный буфет под часами, занимающий всю заднюю стену, покрытый сплошь закусками. С идущего овалом ряда широких окон второго этажа на него с укором взирали русские писатели-гурманы, чьи бюсты помещались в простенках. Бассейн с фонтанчиком и тонкое журчание струек воды, купидоны с завитушками и прочие свидетели легкомысленного досуга и сытной размеренной жизни состоятельного обывателя выпадали из недавней страшной картины города, распиравшей мозг репортера. Это не может быть один и тот же город… Вот же, рядом – рукой подать!.. Он трусил коленкой под столом, теребил пальцами край глянцевито-влажной скатерти, озирался удивленно и, судя по всему, был слегка не в себе от не выходившего из головы зрелища. Хлобыстнув залпом поданную стопку водки, Адаманский перестал наконец дрожать. Закусывать не спешил, потому что нутро ходило ходуном и подкатывало к горлу.

– Будет вам… – успокоил его Уар. – Можно подумать, что во всем остальном мире – тишь и благолепие.

– Да-с! Благолепие и процветание! Даже в Африке! – сокрушался хроникер.

– Так уж и в Африке? – усомнился Уар, чрезвычайно довольный тем, что ему удалось сбить хроникера с тяжелых мыслей.

– Представьте себе, господин Углицкий! «Дейли телеграф» сообщает, на приисках в Трансваале алмаз нашли в полтора фунта почти! Стоит как девяносто четыре тонны золота. Так-то вот! А у нас? Разбой, революционеры, адские машины, кровища… Лишь бы не работать. На рудники бы их! На прииски. Пусть алмазы ищут, если в Москве спокойно не живется.

– И что с тем алмазом? – осведомился царевич.

– Английская пресса сообщает, что камень выкуплен правительством Трансвааля, – нетерпеливо отмахнулся репортер.

– А вот и дохлый медведь! – пробормотал Уар.

– А? – удивился Адаманский.

– Ничего, ничего. Это я о своем, – ответил господин Углицкий, подивившись прозорливости плоти, и более не отвлекал репортера от трапезы. Выходило, что чем глупее и несуразнее представления смертных о природе событий и явлений, а также их причинно-следственной связи, тем они вероятней. И не нужна никакая философия. А логика – так просто вредна. Зато полезны знаки, поверья и символы, коими смертные и руководствуются.

Хроникер хлебал уху, закусывая ее расстегаем с малосольной печерской семгой, украшенным водруженной сверху налимьей печенкой, а его визави погрузился в думы. Конечно же симпатии Уара, как и всего Общества, в Англо-бурской войне принадлежали бурам. В разгар военных действий он даже организовал в Москве протестную акцию: несколько лиц дали друг другу слово не покупать никаких английских произведений. В три недели эта группа выросла до пятидесяти семи человек. В списке значились имена лиц из высших слоев общества. Но собственными интересами он не готов был жертвовать даже ради врагов своих врагов. Тем более – ради поверженных врагов своих врагов, которые превратились на данном историческом этапе в хоть и невольных, и неверных, но все же друзей его врагов. И это обстоятельство некоторым образом извиняло зародившуюся в его голове идею – украсть. И нельзя сказать, что идея была так уж нова или же вовсе не характерна для московского жителя. Разве что масштабней и дерзновенней, что, впрочем, сути ее не меняло. В конце концов, все крадут. Зато я сделаю это красиво: медленно и печально, – договорился он сам с собой. Этакий грабеж в стиле «вамп». Вечное должно принадлежать вечным.