Лариса Петровичева - На границе чумы

Глаза девушки влажно блестели в темноте. Ночь все скрыла, и Дина больше не была рыжей. Шани вдруг явственно ощутил укол в виске – как будто его легко и быстро ткнули тонкой, но очень острой иглой.

– Ты так закричал, – прошептала Дина. – Я подумала, что ты умираешь. И ты говорил на незнакомом языке…

– Неважно, – сказал Шани. – Все это неважно…

И, протянув руку, он коснулся ее волос.

– …Отвернись, пожалуйста, – очень серьезно попросила Дина и выскользнула из-под одеяла.

За окном начало сереть дождливое осеннее утро. Где-то далеко, в Мельничной слободе, будочники били по своим чугунным доскам, будя благочестивых хлебников. Во дворце просыпались первые слуги, а ночная охрана собирала в мешочки игральные кости, готовясь сдавать очередную смену.

– Отчего же мне не посмотреть на мою даму? – поинтересовался Шани. После вчерашнего коктейля из вина и фумта он все еще чувствовал слабость, но не собирался оставаться в положении лежачего больного и планировал прямо с утра отправляться в инквизицию – следовало быть в гуще событий, на собственном примере показывая преданность монарху и верность делу Заступника.

– Не надо, – сказала Дина, собирая волосы в прическу. По контрасту с огненными прядями, ниспадавшими на плечи, ее кожа казалась молочно-белой. Скоро дневной свет окончательно вернет ее волосам рыжий цвет, и Шани снова почувствует знакомое отвращение – в этот раз, наверно, к себе в первую очередь. Конечно, теперь это уже бессмысленно, ведь сделанного не воротишь, но тем не менее.

– Думаю, я должен извиниться, – сказал Шани. – Ты не шлюха.

Дина обернулась и пристально посмотрела на него.

– Конечно, нет, – устало ответила она. – Надеюсь, ты в этом убедился, – натянув вчерашнее бальное платье, уже помятое и совершенно не торжественное, Дина продолжала: – И я не травила тебя. И я не знала, что там яд. И вообще…

Казалось, она вот-вот расплачется. Парик скрыл заколотые рыжие волосы, и Шани вздохнул с облегчением.

– Не надо так открыто мной брезговать, – посоветовал Шани. – Я тебе еще пригожусь.

Дина одарила его еще одним выразительным взглядом, но промолчала.

– И не строй из себя оскорбленную добродетель, не к лицу тебе это.

По поводу этой реплики Дина тоже предпочла не высказываться. Завязав все шнурки на платье, она заняла кресло, в котором вчера сидел государь, и погрузилась в молчание. Шани подумал, допил оставленный Олеком напиток и решил, что пора и ему поблагодарить дворец за стол и приют и отправляться по своим делам.

Он едва успел надеть рубашку, как дверь распахнулась, явно от хорошего пинка, и в Красную спальню ввалился Шух собственной персоной с небольшим охранным отрядом в десять человек. Дворцовые охранцы, все как один, были вооружены и явно готовились применить оружие по назначению, грозно тыча им в воздух. Эх, вы, горе-вояки, усмехнулся Шани, вас самих охранять надо.

– Что случилось, господа? – холодно осведомился он, застегивая пуговицы, хотя ему и так все было понятно: государеву фаворитку пришли арестовывать за попытку отравления шеф-инквизитора.

Шух важно выпятил грудь.

– Ваша бдительность, доброе утро! Я пришел арестовать девицу Дину Сур по подозрению в государственной измене и покушении на убийство.

Дина даже не вскрикнула, просто сползла с кресла и прижалась к стене. Шани покосился в ее сторону: широко распахнутые глазищи на пол-лица, дрожащие губы – хоть картину с нее пиши. Он подхватил с пола штаны и сказал:

– Шух, выведите ваших людей. И позвольте мне для начала портки надеть. А там поговорим.

Шух махнул рукой, и охранцы вывалились в коридор и даже закрыли за собой дверь. На Дину Шани старался не смотреть, а ее натурально трясло от ужаса. Видимо, она уже успела представить в красках то, что с ней сделают в пыточных. Шух важно поглядел по сторонам и осторожно присел на табурет.

– Какие у вас доказательства вины девицы Сур? – хмуро спросил Шани, натягивая черную инквизиторскую шутру – одеяние, чем-то напоминавшее свободный широкий свитер. Кольцо на палец, серебряный Круг Заступника на цепи – на шею: все, экипировка закончена, гроза еретиков во всей своей красе.

– Пятый кравчий, подавший вам отравленное вино, после допроса с пристрастием дал признательные показания, – сказал Шух. – По его словам, девица Сур встречалась с ним вчера ночью и передала ему яд, чтобы отравить вас. Попутно он произнес множество еретических речей и хулу на государя, так что я принял решение переправить подлеца в ваше ведомство.

– Это правильно, – одобрил Шани, – но участие девицы Сур в заговоре, многоуважаемый Шух, – это клевета.

Дина встрепенулась, а Шух непонимающе забормотал:

– То есть как же это клевета, отчего же клевета?

– Безусловно, признание – царица доказательств, – сказал Шани, – однако девица Сур никак не могла встретиться с подсудимым и передать ему яд, поскольку провела со мной как предыдущую, так и нынешнюю ночи.

Шух поразился настолько, что даже встал с табурета. Подобного поворота событий он совершенно не ожидал, да и вообще представить себе не мог, что такое возможно. Дина же совершенно окаменела и не издавала ни звука.

– И прошлую, и нынешнюю ночи? – только и сумел переспросить Шух.

– Совершенно верно, – кивнул Шани. – Я полагаю, что вы пощадите честь дамы, и мне не придется вам рассказывать о том, чем мы занимались.

Надо сказать, что само понятие Прекрасной Дамы в Аальхарне возводилось в культ. Особенно недоступных и идеальных женщин чтили армейцы и вояки, которые преизрядно отличались на поприще дуэлей и серенад под окнами. При этом собственных «прекрасных дам» они, не обинуясь, частенько гоняли почем зря и чем придется, и не одна офицерская супруга красовалась, бывало, с синяком на лице, что заставляло ее пылких поклонников вопить: «Я убью этого солдафона! Я растопчу его!» Поэтому Шух важно надулся и выпятил грудь, словно ему вручили золотой орден.

– Разумеется, ваша бдительность, честь дамы – превыше всего. Однако как же быть с показаниями кравчего?

Шани безразлично пожал плечами. Жаль парня, конечно, но он должен был понимать, что никто за него в подобной ситуации заступаться не станет. Тем более тот, кто дал ему бокал с отравленным вином.

– Ну вы же сами рассказали о его еретических высказываниях и хуле на особу государя. Пожалуй, я лично его послушаю. Там и узнаем, с кем он успел поделиться своими соображениями по этому поводу и насколько глубоко поражен ересью. Полагаю, и девицу Сур он оклеветал потому, что она, как истинная и верная аальхарнка, не стала слушать его бред.

Истинная и верная аальхарнка тем временем едва не падала от пережитых эмоций. К тому же ее снова начал терзать кашель, и, пытаясь удержать его, девушка покраснела, и на ее глазах выступили слезы. Шани это заметил и решил, что Шуху пора и честь знать.