Нелли Мартова - ДЫР

Он сел, как всегда, прямо на пол возле нижнего яруса двухэтажной кровати, скрестив ноги по-турецки. Старшая, Карина, буркнула из-за стола, не поворачиваясь:

– Привет, пап!

– Уроки сделала? – спросил Слава.

– Опять будете мешать заниматься?

– Терпи, казак, атаманом будешь! Может, у тебя скоро своя комната будет.

– Правда? – Карина оглянулась, в ее черных глазах блеснул живой интерес.

– Раз отец обещает, значит, будет. Если принесешь все пятерки за полугодие.

Карина вздохнула и уткнулась в тетрадку.

– Папа, а дядя Петрович сегодня придет песню петь? – спросила Дина, уже забравшись в постель.

– Нет, доча, он больше никогда не придет.

– Почему?

– Его забрали злые волшебники.

– А к нам они не придут?

– Я их не пущу, – улыбнулся он. – Давай свою книжку.

«Среди обширной канзасской степи жила девочка Дина. Ее отец, фермер Слава, целый день работал в поле, а мать Гуля хлопотала по хозяйству».

Карина фыркнула из-за стола и покрутила ручкой у виска.

Дина хихикнула и зажмурилась.

Он читал вслух, слышал свой голос, как со стороны, а в голове крутилась беспокойная, скрипучая мысль: «Если резко бросить пить, можно умереть». Откуда он это знает? Где-то слышал или читал. Вчера Слава не заходил к соседу, и тот явился сам, часов в десять, когда Гуля уже укладывала детей спать. Дыхнул тяжелым перегаром, уставился мутным взглядом на славины руки и жалобно попросил:

– Одолжи полтинничек, а? Я верну через неделю.

Оба знали, что обещания Петровича сравни предвыборным, разве что скромнее, и денег он никогда не вернет.

– Дал бы, да нету, – честно ответил Слава. – У меня только крупные, а жена не разменяет, сам понимаешь.

«Русские не сдаются», – красноречиво гласила растянутая, выцветшая футболка соседа. Если дело казалось выпивки, Петрович этому девизу следовал беззаветно.

– Помираю, брат. Как пить дать, помру, если не дашь. Ну хоть сто грамм налей, а? Ведь у тебя же есть.

– Да нет у меня, – соврал Слава.

– Никто, никто меня не любит, – проскулил сосед, потом театрально поднял руку и неожиданно запел тонким заливистым голосом. – Никто не приглашает на танцы, никто не провожает до дома…

На потолке нервно мигнула лампа.

– А ну пошел отсюда! – из детской выскочила Гуля, шлепнула Петровича полотенцем по руке. – Дети ведь спят!

– Пусть меня никто не любит, я ухожу, – сосед еще более театральным жестом повесил голову и удалился.

Петрович «помирал» с регулярностью до трех раз в неделю, поэтому Слава тогда нисколько не забеспокоился. Кто же мог знать, что он и в самом деле коньки отбросит? Вот ведь странное чувство, будто Слава ему должен, как будто он ему зарплату платил, а не угощал выпивкой. Дать бы хоть на похороны денег, но кому? Кто его хоронить-то будет?

Он вернулся мыслями к чтению:

– «В большом закопченном котле Гингема варила волшебное зелье. Она бросала в котел мышей, отрывая одну за другой от связки»

Ему вдруг стало неудобно, что он сидит в детской, у постели дочери, а думает о похоронах какого-то алкаша. Как будто крысу сюда принес. Поэтому следующую фразу он прочитал громко и с выражением:

– «Куда это подевались змеиные головы?»

– Папа! – услышал он за спиной укоризненный шепот и вздрогнул. – Папа, она спит давно.

Карина взяла из его рук книгу. Слава потрепал ее по голове, поправил одеяло Дине, вышел из детской, заглянул на кухню.

– Меня не жди, – предупредила Гуля. – Я сегодня хочу разобраться с помидорами.

Слава посмотрел на очередь пустых банок и пошел спать.

Он закрыл за собой дверь в комнату и прислушался к родному, убаюкивающему ритму: «Тик-так, тик-так». Остальные звуки едва касались слуха и тут же отпрыгивали обратно, как шарики для пинг-понга. В хрущевке нельзя остаться наедине. Где-то рядом кто-то кашляет и спускает воду в туалете, скрипит кровать, хлопает дверца холодильника, бубнит телевизор. Но пока тикают часы, в комнате как будто больше ничего и не слышно, и суета мыслей постепенно уступает место неспешному потоку снов.

Слава снял колючую кружевную накидку, которая накрывала горку подушек на диване. В те редкие дни, когда Гули не было дома – уезжала навестить родственников или лежала в больнице с кем-то из девочек – по утрам он оставлял накидку висеть на спинке кровати. Кружевные накидки подарила Гуле его мама на свадьбу. В славином детстве не было страшнее преступления, чем уронить или испачкать такую накидку. Теперь символ маминой строгости пробуждал самые приятные предвкушения – если накидка на подушках, значит, Гуля дома, а убрать накидку – почти как стянуть с жены трусики, потому что продолжение часто следует то же самое. Если задуматься, в их квартире-раковине все вещи имели историю. Можно открывать семейный музей. С этой мыслью Слава погрузился в беспокойный сон.

Мир славиных снов был устроен так, что картинки в нем время от времени повторялись, но он понимал это, только когда просыпался. Как бы часто он ни видел раньше один и тот же сон, всякий раз он казался ему новым и неожиданным. Вот как этот, про качели.

– Папаняяяя!

Раскрасневшийся пацан в курточке взлетает вверх на качелях и с радостным воплем подпрыгивает в самой высокой точке.

– Не прыгай так, выпадешь! – строго говорит ему Слава.

– Не-а! – кричит мальчишка, подпрыгивает еще выше и срывается с узкого деревянного сиденья.

У Славы заходится сердце, но он успевает расставить руки и поймать ребенка в охапку, прижимает его к себе и треплет по голове. Кажется, что в мире нет ничего важнее этой взлохмаченной макушки.

– Папаня! Ну ты меня заеб! – отбивается мальчик.

Слава возмущен. Он хочет раз и навсегда отучить мальчика разговаривать так с отцом.

– Что ты, сынок, сказал? – переспрашивает он.

– Загьеб ты меня, папа! Взял, уками схватил и загьеб всего! – хохочет пацан.

Слава смеется и просыпается.

Он видел этот сон так давно и так часто, что не мог понять – его ли это собственное детское воспоминание или мечта о сыне. Об отце он почти ничего не помнил – родители развелись, когда он еще ходил в детский сад, а мама о нем говорить не любила.

Слава перевернулся на другой бок. Ходики отправляли в небытие ночное время, а он никак не мог заснуть. Гуля все еще возилась на кухне. Он думал о Петровиче и о том, что ждет его завтра в банке. Его мучило ощущение, что он забыл поставить печать на какую-то важную бумагу, и теперь ему откажут. Гнал от себя чувство вины. Повторял себе, что Петрович грозился умереть едва ли не каждый день, что никакое здоровье не выдержит столько пить. Размышлял, как бы все-таки помочь с похоронами.

Когда Слава, наконец, снова заснул, ему приснился другой сон, совершенно новый.