Артур Янов - Первичный крик

Человек, страдающий склонностью к перееданию, пребывает в такой опасности до тех пор, пока не прочувствует большую часть своих реальных потребностей. Один пациент сказал мне: «Если бы я похудел, но жизнь от этого не изменилась бы к лучшему, по сравнению с тем, когда я был толстым, то я окончательно потерял бы всякую надежду. В том, что я был толст, заключалась надежда на то, что мне удастся похудеть. Более того, я мог чувствовать, что моя тучность есть причина моего отчуждения от людей, а не мое истинное «я». Суть надежд, связанных с ожирением, варьирует у разных больных. Одна молодая женщина ждала того дня, когда она станет такой толстой, что мать наконец поймет, что с дочерью происходит что‑то неладное и предложит ей свою помощь. Еще один пациент говорил, что ему надо иметь что‑то, к чему он может стремиться.

Таким предметом вожделения стала для него еда. Вне приемов пищи жизнь этого человека была совершенно пуста.

Компульсивная потребность в чем бы то ни было, не имеет ничего общего с объектом этой потребности (в данном случае, с пищей). Избавление от старых неудовлетворенных потребностей — это единственный способ усмирить неукротимую прожорливость.

В одной книге, написанной широко известным врачом, автор утверждает, что больного надо обучить правильному питанию. Книга настоятельно рекомендует, чтобы больной усвоил содержание калорий в каждом пищевом продукте, а потом с мрачным упорством до конца своих дней контролировал потребление этих самых калорий. Многие из моих больных наизусть знают целые главы из подобных книг и назубок знают, сколько калорий содержится в том или ином продукте, но каждую ночь они бросаются к холодильнику, не обращая внимания на статистические выкладки, которые пляшут у них в головах. Действительно, готовность, с которой они хватаются за любую диету, входящую в моду — за еще один безболезненный и легкий способ сбросить вес — является доказательством нереальности надежды добиться успеха на таком пути.

Пока страдающий перееданием больной может цепляться за пищу или диету, он может отворачиваться от действительно поразившей его патологии. Вот почему любой фрагментарный подход к проблеме лечения ожирения не может привести к успеху. Те, кто пытается решить эту проблему с помощью диеты, таблеток и уколов, имеют дел о только с телесной стороной страдания. Специалисты, рассматривающие ожирение, как чисто психологическую проблему, тоже ошибаются, впадая в противоположную крайность.

В долгосрочной перспективе к устойчивому успеху в лечении ожирения не может привести ни один подход, кроме психофизиологического. Действительно, один мой коллега, сотрудничающий с группой диетологов, говорил мне, что процент больных, возвращающихся после лечения к старым пищевым привычкам, приблизительно равен проценту рецидивов среди больных, страдающих наркотической зависимостью.

20

Психозы: лекарственные и нелекарственные

Мой опыт привел меня к заключению, что не существует такого феномена, как латентный «психотический процесс», нет никакой загадочной ненормальности, спрятанной в неких никому не известных закоулках, названных Олдосом Хаксли «антиподами разума». Глубоко в психике каждого невротика спрятана его личная, невероятно болезненная реальность — психическое здоровье (явное, если оно прочувствовано и пережито). Безумие, если выражать его суть в рамках таких понятий, является защитой от сокрушающей личность реальности. Люди становятся безумными, чтобы уберечься от ощущения собственной истинности. В психологии существует целая карусель разнообразных теорий, которые рассматривают человека как изначально иррациональное животное, поведение которого контролируется исключительно обществом. На мой взгляд, вся эта иррациональность, сновидения, галлюцинации, иллюзии, наваждения являются лишь щитом, который позволяет нам более или менее полноценно жить и существовать.

Что же касается тяжести и выраженности психозов, то если личность до своего расщепления не достигла шести или семи лет от роду, то в этом случае можно ожидать, что она страдала слабостью своего «я» или «эго», как это уже давно было известно фрейдистам. Если ребенку продолжают отказывать в поддержке и любви, и у него нет отдушин для выхода боли первичных ран, то этот дополнительный натиск на и без того ослаб

ленное «я» приведет к формированию сильного нереального «я», прикрывающего беззащитного ребенка. Впоследствии это нереальное «я» начинает доминировать, защищая ребенка, но, одновременно, направляя его к развитию психоза. Это доминирование нереального «я» (не чувствующего «я») отвечает за ту омертвелость, которую мы видим у самых подавленных невротиков и у больных, страдающих психозами, при так называемых уплощенных аффектах. Эти люди, в буквальном смысле, больше мертвы, чем живы.

Таким образом, можно сказать, что психоз — это углубление невротического расщепления, производящее новое качество существования и бытия личности. Наглядным доказательством такого расщепления является паранойя, при которой человек теряет способность удерживать расщепление внутри себя и перестает пользоваться для защиты собственным организмом. Он проецирует свои чувства вовне, вкладывает собственные мысли в головы других людей или начинает воображать, что другие плетут против него заговоры или управляют его мыслями.

Хотя содержание паранойи у разных больных различно, суть процесса у всех одна и та же — защита страдающего человека от невыносимой первичной боли. Например, человек, не способный вынести чудовищного чувства одиночества изобретает кого‑то, кто постоянно за ним следит. Мнимые мысли воображаемого наблюдателя суть символизированные чувства самого больного. Например, сидящий в ресторане параноик может твердо верить, что официантка думает о нем. Возможно, в детстве родители этого человека постоянно считали его плохим, и теперь он научился соблюдать осторожность, чтобы вовремя отражать их психологические удары. Эта настороженность может достигнуть такой степени, что больной начинает ждать появления боли там, где ее в действительности не существует; так, воспоминания о прошлом, накладываясь на настоящее, приводит к весьма причудливым и необычным реакциям. Эта странность и необычность заключается в неумении отличить прошлое от настоящего, внутреннее от внешнего.

Нет ничего сугубо нелогичного в том, чтобы ожидать болезненного удара, если в детстве человек постоянно подвергался

плохому отношению. Параноик просто не знает, что своими реакциями он отвечает не на реальную ситуацию, а на память о прошлом. Это заблуждение вполне реально и искренне. Это подавленная память, спроецированная на внешний мир, память, которая становится текущей реальностью благодаря первичной боли. Будет ли такой больной видеть ползающих по стене червей? Будет, но только в том случае, если это имеет какой- то внутренний смысл.