Газета Завтра - Газета Завтра 772 (36 2008)

"А кто ответит за кровь осетинских граждан?" — пытаемся задать встречный вопрос. И слышим: "Кровь людская — не водица!" Да, это вам не боржоми! Отвечать никто не собирается.

Мировообщественный журналист отмечает, что грузинский полковник плакал на английском языке с американским акцентом. Это английский с американским — удобное средство изъяснения для криков: "Драпаем отсюда!" и прочего скулежа, как показывает грузинская военная компания. Просто классические экспонаты для иллюстрации классики: "Бежали робкие грузины".

За сим прецедентом — требованием возмещения утраты шпионской оснастки — последуют претензии и от других сторон. Немало шпионов нами обижено. Сбитый самолет, на котором летал Пауэрс, чай, тоже денег стоил? А всякие там булыжники-тайники? А козьи копыта, на которых границу переходили? Тоже, небось, стоили денег. К тому же, разоблаченный шпион автоматически становился профнепригодным. Возмещайте, поймавшие и разоблачившие! Иностранные шпионы, считайте прошлые потери в зарплате, пенсии, проценты набежавшие накидывайте, и в российскую кассу!

Вон, перед немцами не воевавшее духовное лицо от нашего имени, не будучи делигированным, повинилось, а Кемску волость, то бишь Калининград, не отдало! Из "извините" пива не сваришь, тирольский костюм не сошьешь!. Надо "извините-подвиньтесь". За прежние границы.

Начав виниться перед немцами за то, что мы, потеряв 25 миллионов советских граждан, не совсем корректно со своей земли фашистов попросили, без реверансов, варварски, хамски просто-таки напросто-таки, каемся перед всеми, платим им за все нам причиненные ущербы. По принципу этакого зазеркалья.

В обозримые даже подростком исторические времена, американский шпион, пойманный, уличенный, осужденный, тут же высочайшим указом был помилован и за счет российских граждан отправлен на родину. Но ведь за разорванную при поимке куртку, за подкладкой которой были спрятаны шифровальные коды и прочие шпионские документы, ему так никто и не заплатил. Шпион уже пишет иск. Шуршите, купюры!

Американка, прославившаяся издевательствами в тюрьме Абу-Грейб, отсидевшая в тюрьме, потерявшая работу, право на военную пенсию и прочие американские мечты, должна, проконсультировавшись у хорошо владеющего английским с американским акцентом Саакашвили, предъявить иск к узникам, над которыми она издевалась. Ведь, кабы не они, гады, ей бы так и служить, сеять по миру демократию и прочее доброе, вечное. К тому же, пиная их, она повредила голеностоп, что тоже потребует учесть при подсчете ее ущерба, уже — здоровью.

Миха только посетует: мол, плохо, что не было там русских, над которыми американская демократка измывалась, держа на поводке, как и принято у приверженцев свободы и прочих перемещений без границ. Вот если бы издевалась над русскими и по их вине и злой воле лишилась бы работы, то в возмещение все ущербов точно бы стребовала (и получила!) и Кемску волость, и миллионы. А так несчастными миллионами придётся довольствоваться.

Ребята ищут дураков. И действия тех, кто на подобные претензии должен реагировать, покажут, там ли дураков искали.

Только Что мы сидели в кафе с друзьями: сценаристом Дуней Смирновой, заглянувшей из Питера, писателем Захаром Прилепиным, заехавшим из Нижнего Новгорода, и Романом Сенчиным, тоже писателем. И, выпивая, говорили про литературу. Ни словечка про политику. Когда замолкаешь про политику, она обидчиво превращается в шквальный ветер.

Приехал ночью домой — узнал про войну. И поехал на войну.

Сначала был Владикавказ, Владик. Затем Алагир, местечко по дороге на Цхинвал. Утоптанное поле, душный травяной запах, какой бывает в хлеву или из клетки кроликов. Нагретые палатки. Арбузы на земле. Почти нет мужчин. Женщины, дети, старухи.

— Есть место свободное? — то и дело звучит голос поиска.

— Нету!

Захожу в палатки. Женщины кричат — осетинки, русская. Последняя показывает мне колени, стертые. Она сегодня вырвалась из Цхинвала, и около Рокского тоннеля их автобус начал обстреливать снайпер. Они ползли. Ползла она. До спасительного укрытия тоннеля. Кожа сорвана, блестит красное на женских ногах. Они рассказывают о зверствах: в Цхинвале на перекрестке расстреляли машину, в ней дети были, там до сих пор косточки… Езжай — посмотри. Нет, лучше не езжай — там стреляют, там мины. Они кричат, что Россия пришла не сразу, в субботу ввечеру, а напали вечером в четверг. И еще они проклинают народ. Не Грузию, не президента Саакашвили, а грузин. Таков крик ожесточенности, они не знают, где их мужчины, у каждой убило либо соседа, либо родственника, если не в этот раз, то в предыдущее военное цунами. И их ненависть пылает, а в палатках душно и пахнет утоптанной травой. Молчат дети. "Мой сын кулаки не разжимает", — женщина показывает малыша, у него сжаты и кулачки, действительно, и губы. Полоска рта. И колоссальные глаза. Он устрашен войной и этим несчастным криком женщин над ним, как сиренами тревоги. Я треплю его по макушке, он не отводит глаз, это глаза, в которые бьет прожектор ужаса, хотя в палатке тенисто.

А потом еду в Цхинвал на попутке. Южная Осетия. Гулкий серый тоннель. Бесконечное железо ползущей техники. В городке Джава лезу в БМПшку. Внутри давка, солдаты, ящики со снарядами, грохот, жара, пот, внутрь врывается песок и дым. Залезаю на броню. Вокруг горящие деревни. Въезжаем в Цхинвал, едем по городу, подсчитываю увечья зданий. Ни одного целого окна. Каждый дом в отметинах обстрела. В каждом пятом доме угольный провал от прямого попадания. Выжженное насквозь здание Университета. В окрестностях стреляют. Чмок-чмок-чмок — говорит снайпер. Бух-бубух-бух — следует ответ. Дуэт.

На перекрёстке — три сожженных грузинских танка. Железо скрючило и до последней гайки разметало щедро, по соседним дворам. Ножка танкиста (юная нога) в оранжевом ботинке. Из-за решетки дома напротив меня зовёт женщина. Она актриса осетинского театра. Провела весь штурм здесь. На её глазах страшной ночью танки катались по Цхинвалу, из этих танков было спалено здание Универа, их подбили. Двое танкистов выскочили, упали под автоматной очередью у дверей её дома.

Я иду в больницу Цхинвала, раненых привозили в подвал, тут же, в подвале, оперировали. В темноте, без электричества, при фонариках, под грохот. Кровавые тряпицы. Сдвинутые школьные парты. Раскладушки в крови. Врач побежала на верхний этаж за лекарством, и была убита. Рядом — полевой госпиталь МЧС. Спортивные палатки реанимации. В трубках лежат и не двигаются люди. Мужские заостренные профили. Один профиль грузинский — между двумя осетинскими. Грузин — пленный и в смертном бреду.