Газета Завтра - Газета Завтра 197 (36 1997)

Выскочив на свободное полотно, мы радостно замахали масками. Но почти тут же возникла надобность напялить их снова: за промытым лобовым стеклом перед нами торчало новое звено натовского, похоже, бесконечного патруля.

Эдуард Володин

ЭТИ заметки появились под впечатлением книги Н. Иванова “Расстрелять в ноябре”. Зная абсолютную искренность и поразительную наблюдательность Н. Иванова, можно воспринимать его произведение не только как документальную прозу, но и как отчет о включенном социологическом наблюдении, позволяющем делать выводы на основании точного фактического материала.

Однако прежде чем перейти к анализу и обобщениям, отмечу одно немаловажное обстоятельство. Если использовать образы “Кавказского пленника” Л. Н. Толстого, то Н. Иванов дает отчет о событиях с позиций “Костылина”, который знает, что его ищут, найдут и выкупят (это знают и его “хозяева”, а потому оправданная “коррекция” поведения чеченцев по отношению к русскому полковнику была и ее надо помнить и учитывать. К сожалению, у нас нет пока точки зрения “Жилина”, который ни на кого не надеялся, кроме себя, и от которого не ждали “калыма” его “хозяева”. Будь такое описание, “включенное наблюдение” “Жилина” было бы более “чистым” и более точным в отношении чеченцев, которые теперь становятся предметом нашего анализа.

Н. Иванов попал в плен не в бою и не по расхлябанности. Как сообщили сами боевики, его “вычислили” после первого звонка в Грозный, следили за ним и захватили планово и со знанием дела. Нас не интересует техника “операций”, но сразу можно отметить, что внутричеченское противостояние было относительным, если все структуры пророссийской части управленцев оказались пропитаны продудаевской агентурой и симпатизантами, что позволило следить за каждым шагом Н. Иванова. Учитывая, что полковник налоговой полиции — фигура значительная, но из среднего звена, тотальность “агентуры” предполагается естественной, в противном случае, захват Н. Иванова был бы исключительным случаем, а все силы немногочисленной агентуры были бы брошены на работу с “первыми лицами”, шнырявшими из Москвы в Грозный и обратно. Подтверждением этому выводу является также общеизвестное предательство русской армии из Москвы и вплоть до штабов действующей армии, когда планы военных операций сначала становились известны руководству чеченских бандформирований, а потом командирам подразделений, ведущих в бой, точнее, на гибель русских солдат.

Несколько проговорок боевиков об их связях с “братьями” вплоть до Москвы и включенные в повествование рассказы людей, участвовавших в освобождении Н. Иванова, позволяют считать, что и чеченская диаспора в России была вовлечена в агентурную систему дудаевского режима, а определенная ее часть напрямую связана с террористами, обслуживала их и имела свою долю прибыли и от войны, и от операций по захвату заложников. Легче всего было бы сейчас сказать, что политико-идеологическая система, созданная Дудаевым, светлые идеалы независимости и духовные ценности в совокупности определили массовую базу чеченского противостояния России и идейную убежденность ее сторонников среди диаспоры. Такое предположение будем иметь в виду, но попробуем проверить его на действиях и их мотивации людьми, захватившими и охранявшими Н. Иванова и его товарищей по плену.

Поразительно, но всего лишь для трех заложников у боевиков нашлось семь схронов-зинданов в семи населенных пунктах. Судя по тому, что сообщает Н. Иванов, их узилища были давно подготовлены, значит, предназначены не специально для этой группы из трех человек, а для многоразового использования. Снова идя по пути экстраполяции, можно говорить о налаженной и повсеместной системе тюрем в Чечне и обыденности, привычности захвата людей с целью выкупа или использования в качестве рабской силы “свободолюбивым чеченским народом”. О рабском труде книга Н. Иванова не сообщает, но несколько сообщений об этом прорыве средневековых традиций горцев в ХХ век, появившиеся и гневно “опровергнутые” в конце 80-х годов, дают возможность уверенно считать, что эта традиция живет и никогда не исчезала.

Что касается Н. Иванова и его товарищей, то их захват определялся исключительно стремлением получить выкуп за полковника налоговой службы и банковского служащего-балкарца. В операцию было вовлечено несколько десятков человек, которые, естественно, не могли участвовать в боевых действиях “в защиту свободы и независимости”, охраняли своих пленников, вели переговоры о цене свободы и не имели нареканий со стороны жителей аулов или обитателей командных пунктов борцов за свободу Ичкерии. Это означает, что такого рода создание капитала (личного, кланового) принято национальной психологией, естественно для горских обычаев и не расходится с вайнахской интерпретацией права и праведности благополучия.

Мимоходом, случайно Н. Иванов узнает о том, что он и его товарищи являются “собственностью” данной группы, но другие подобные формирования не прочь получить “живой товар” и потому приходится охранять заложников не только от освободителей-русских, но и конкурентов-чеченцев. Это исключительно важное для нас наблюдение. Конкуренция вокруг “товара”, во-первых, доказывает, что схроны-зинданы копались, строились для защиты от внешних (русских) и внутренних (чеченских) противников и конкурентов; во-вторых, это означает, что дублирование в населенных пунктах и вокруг них схронов-зинданов разными группами, кланами, тейпами позволяет считать, что горные районы Чечни перенасыщены “опорными пунктами” национальной гордости и свободолюбия, как их понимают труженики, прорабы и программисты этой системы кланового, общественного благополучия.

У социальных групп и кланов, таким образом создающих экономическую основу своей жизни, должны быть и свои идеалы, и своя идеология. Из того, что сообщает нам Н. Иванов, вырисовывается следующее. Своими героями боевики называют Дудаева, Басаева и Радуева. То, что Дудаев создал криминально-мафиозное государство, то, что Басаев и Радуев использовали больных, женщин и детей в качестве заложников и живого прикрытия, боевиков не только не шокирует, но восхищает как пример подлинно героического поведения и дальновидной политики. Мелкая подлость этих “героев” в глазах боевиков предстает как высшая государственная мудрость и рыцарская доблесть. Мы имеем дело с качественно иной системой ценностей и принципиально иными представлениями о государственном устроении, нормах поведения и морали, что должно заставить нас обратиться к поискам духовного и идейного обоснования такого рода представлений и нравственных норм. Творцы нового государства Ичкерии провозглашают его исламскую суть и прокламируют шариатский правопорядок. В материалах Н. Иванова исламская тема боевиками не поднимается вообще, а шариат упомянут только в связи с запретом спиртного и наркотиков и толщиной палок, которыми вбивается в тело законотворчество победившей “исламской духовности”. Это молчание о самом главном тем более поразительно, что даже, по моим личным наблюдениям, во время достаточно многочисленных посещений арабских стран проповедничество, миссионерство составляют отличительную черту современных мусульман (не говоря уже об умелой и разнообразной пропаганде ислама государственными и общественными институтами всего исламского пояса).