Газета Завтра - Газета Завтра 197 (36 1997)

Иногда, полеживая отоспавшимся медведем, я с ленцою сортирую привычные, можно сказать, родные заоконные звуки, — даже взрыв-звон-клацанье в дружеском прикосновении буферов не затрагивают мою включенную нервную систему. Систему, натренированную к пошлым визгливым станционным звукам, но такую странно беззащитную к иным звучаниям, отчетливо родным, неповторимым, знакомым до последней воспитательной ноты, — это музыка голоса моей очаровательной, отчего-то осердившейся супруги:

— Кажется, еще вчера договорились! Что ты лежишь, как медведь? И так из-за тебя, из-за твоих… Эгоист!

Впрочем, этот милый домашний обязательный скандал был вчера, вполне возможно, возобновится и завтра, и после-послезавтра, но сейчас я в единственном числе дома. За стеклами моего окна кухонного пролились благодатные летние капли. Несолидная, негрозовая туча, точно из дачной лейки, окропила зеленый, умесистый, давно освоенный двор с непременной песочницей, качелями и прочими атрибутами для расквашивания носов малышни.

С моей голубиной выси из-под семнадцатого поднебесья наблюдается и ближнее Подмосковье, и Северная ТЭЦ, и неровный край линзы Клязьменского водохранилища.

Беспорядочные редкие капли из небесной лейки на стекле, словно детские обидчивые слезы на щеках, которые тотчас же высыхают сами по себе, но самые крупные, как будто еще чего-то выжидают, стерегутся в потаенных уголках. Но июльская лейка, иссякая, вдруг подвинулась и, легко играя укатившимися громами, разом открыла солнечный неистребимо простодушный лик. Л и к расточал такой простосердечный жар, что одним взмахом своих огненных ресниц смахнул-растопил-высушил на моем оконном стекле обидчивые слезные остатки.

За моим окном жило обыкновенное московское лето. Этому жаркому, окропленному влажной благодатью июлю много-много лет. Намного больше, чем его верному созерцающему жильцу-жителю матушки первопрестольной. В древних православных летах-веках жили-трудились на этой благословенной земле предки мои. Я знаю, что кто-то из моего рода непременно бывал и живал в этой древнерусской славной лесистой местности, которая звалась Московия — Московская Русь…

Я верю, что мои достопочтимые предки исправно служили московским князьям и царям и с честью рубились, оборонялись, и строили, и воевали, и в полон брали, и сами в неволю попадали, и бежали из нее в вольные казаки, и пахали-сеяли, и думскими дьяками пользу приносили, и в летописцах слепли, и веру старую берегли, отступая в скиты таежные кержачьи, и с Ермаком в походах славы искали, и верно самодержавию служили, и проклинали дурных, зажравшихся опричников его, и в отечественных войнах животы клали, погибая смертью храбрых, и пятилетки советские осваивали, и в карцерах сталинских лагерей кровь студили-портили…

На нынешней моей московской физиономии запечатлелись все древнерусские имперские лики: и славянско-арийские, и азиатско-тюркские. Это они, славные мои родичи, упреждали и формировали мой теперешний русский внушительный профиль, и вырез глаз с тяжелыми веками, и выговор, в котором иное слово редкий раз так поверну, так уговорю-ударю слогом, так установлю ударение, что терпеливая матушка моя, имея прирожденный сибирский русский слух, лукаво покачивая своим неподражаемым серебристым густым узлом на затылке, порою ласково корит-поучает:

— И это-то говорит русский писатель! Нет, сынок, определенно за твоей прабабкой приударивал французик-гвардеец… Не устояла барышня-дворяночка, ей Богу!

Вполне допускаю матушкину крамольную мысль, что какой-нибудь из дальних отцовских (благородных, голубых, так сказать, кровей) авантюристических предков имел гордое шарантское, бретерское или обыкновенное — парижское, эдак слегка в нос, произношение…

Вот именно — русская кровь моя — что истинный бальзам из крепких натуральных древних трав-соцветий. Тем и славна, и дорога мне русская московитянская кровь моих пращуров.

ТИТ

Намедни лучшего друга “гельмобренеров” Евгения Сидорова грубо и некрасиво выкинули из Министерства культуры (но об этом в другой раз)…

На прошлой неделе произошло нечто более интересное: глава Союза художников России Валентин Сидоров при страшном стечении народа открывал объединенную выставку картин, посвященную Москве. Дело происходило в Центральном Доме художника, народу пришло — не протолкнуться… Всегда похожие на морозильные камеры залы ЦДХ, на это раз ожили, заходили ходуном, загудели сотнями голосов.

Еще бы. Событие происходило вовсе не ординарное, к тому же здесь явно было на что посмотреть. Более полутора тысяч работ мастеров России и ближнего, как сейчас принято говорить, зарубежья предстали перед очами гостей и посетителей. И каждая — КАЖДАЯ — картина будто бы цепляла за рукав зрителя и кричала ему на ухо:

— Посмотрите на меня и вы убедитесь, что изобразительное искусство существует, и не только как задача, но и как факт…

Действительно, такой концентрации талантливо выполненных, интересных и качественных произведений еще не видела постсоветская Москва.

То, что казалось навсегда утерянным и зарытым в землю, вдруг как не в чем ни бывало вышло на поверхность. Наши классные художники замученные поиском заказов, все эти годы вынужденные либо расписывать под хохлому унитазные комнаты “новых русских” и клепать на продажу салонную пошлятину, либо прозябать без дела в нетопленных мастерских (за неимением дорогостоящих материалов — красок и пр.), так вот, теперь вдруг эти художники по зову трубы явились и продемонстрировали великолепную творческую форму… Быть может, для особо чувствительных натур расписывание ванных комнат не прошло бесследно, но в целом качество работ отвечало высочайшему стандарту. Исключение представляли из себя картины на древнерусские темы, выполненные “под Сурикова”.

Идеологию выставки вкратце можно определить как декларацию созидания и утверждения, в противовес разрушению и отрицанию (не только в искусстве, но, например и в трактовке истории России).

Один из главных благодетелей выставки председатель Союза реалистов, политик со стажем Юрий Петров заявил: “Впереди огромная работа и огромные победы. От шока шоковой терапии общество оправилось и теперь наконец-то наступило время двигаться вперед”.

Бескомпромиссный радетель за русскую культуру, бывший директор Третьяковки и весьма уважаемый в патриотических кругах человек профессор Виталий Манин на церемонии открытия произнес такие слова:

“К сожалению, последние годы политика властей была направлена на то, чтобы дать дорогу антиискусству. Но такая политика потерпела полный крах. И неспроста сейчас воссоздаются традиции и ценности, в течение веков накопленные русским народом — то, во что вложены душа и судьба нации. Искусство, основанное на этих традициях, будет торжествовать и впредь”.