Коллектив Авторов - Цифровой журнал «Компьютерра» № 143

Так вот, хорошо помню, как тогда, в библиотеке духовной академии, меня удивило странное внимание, которое Тейяр придавал бессмертию.

"Каким условиям должен отвечать мир, чтобы в нём могла проявить себя сознательная свобода? На этот вопрос <...> я <...> отвечаю: «Чтобы привести в движение такую по виду малость, как человеческая деятельность, требуется надежда на нерушимый результат. Нами движет упование на бессмертную победу». И тут же я делаю вывод: «Следовательно, перед нами — бессмертие». <...>

Я вам кажусь странным и исключительным, потому что пытаюсь анализировать моё жизнелюбие и связать его с какой-нибудь структурной особенностью мира. А я истинно говорю вам, что для того, чтобы отважиться завтра на великое предприятие и закончить его, нужно, чтобы всё человечество хорошенько призадумалось над значением того импульса, который толкает его вперёд. <...> Человек, поскольку он действительно является человеком, умеет отдавать всего себя только тому, что любит. А в конечном счёте он любит только неразрушимое. Увеличьте на сколько хотите распространённость и длительность прогресса. Обещайте Земле возможность расти ещё сто миллионов лет. Если в конце этого срока окажется, что всё сознание должно обратиться в нуль и от его сокровенной сути ничего не останется, то, я уверен, мы сложим оружие и забастуем. Перспектива полной смерти (нужно много размышлять над этим словом, чтобы понять его губительное воздействие на наши души), эта перспектива, повторяю, будучи осознана, заставила бы мгновенно иссякнуть в нас все источники, рождающие наши усилия".

- Пьер Тейяр де Шарден, «Как я верую».

Обратите внимание на метод Тейяра. Он прислушивается к себе самому, а затем рационализирует то, что в себе нашёл. Определяя, какие черты могут придать какому-либо объекту ценность, я пытался действовать таким же образом. И я тоже почувствовал, что мы готовы разменивать себя на то, что останется надолго, в перспективе — навсегда.

Когда-тоя писал, что смертность человечества, как и наша собственная смертность, не нивелирует важности того, как мы действуем, пока живы. Я и теперь думаю так же, но всё-таки готов согласиться с Тейяром в том, что в этой мысли есть что-то, не соответствующее нашей природе.

Бессмертие кажется вам чем-то, что не присуще нашей форме жизни? Не торопитесь. Биосистемы организованы иерархически. С объединением подсистем в систему в ней возникают новые качества. Интересно разобраться, какие качества на каком уровне появляются. Например, на уровне клетки возникает сам феномен жизни. На уровне экосистемы — относительно замкнутый круговорот веществ. Как я уже когда-то писал, на популяционном уровне появляется такое знаменательное свойство, как потенциальное бессмертие. Оно кажется нам чем-то чуждым, потому что мы расположены на один этаж ниже. А специфика того уровня, с которым мы себя ассоциируем, — организменного — заключается в том, что он является единицей естественного отбора.

Организм как целое выживает и размножается, обеспечивая своё участие в следующих поколениях (и потенциально — в бессмертной популяции), или как целое гибнет либо отстраняется от размножения (лишаясь шанса на бессмертие). В биологическом отношении наш успех — участие в популяционном бессмертии, а неудача — отстранение от него. Естественный отбор, сформировавший и наши тела, и биологические основы нашей психики, — это ставка на бессмертие.

Мы не только биологические существа, мы и культурные сущности, творящие и развивающие культурную среду на протяжении нашей жизни. Организменное бессмертие нам недоступно, а бессмертие нашего отражения в культуре — вполне. Мы хотим, чтобы нас помнили, чтобы результат наших усилий сохранялся и развивался.

То, что мы хотим сохранить, должно обладать перспективой длительного существования. Вопрос оценки её продолжительности, кроме прочего, — это вопрос того, какими моделями мы будем пользоваться. Иногда выбор ясен.

Вы ведь согласитесь со мной, что гибель особи — не столь катастрофичная потеря, как гибель вида? Особь рано или поздно погибнет всё равно, вид — потенциально бессмертен.

Вы ведь согласитесь со мной, что гибель молодого человека — более острая трагедия, чем смерть старого? Вспомните, как говорят в таких случаях: «Ему бы ещё жить да жить...».

Давайте я отойду от трагических примеров. Вы ведь согласитесь со мной, что тяга к фотографированию, кроме прочего, связана со стремлением не дать исчезнуть уникальному мгновению (и нашему восприятию этого мгновения), дать ему потенциально бесконечную жизнь хотя бы в фотографическом отражении?

Многих читателей — знаю заранее — напряжёт тема, которую я здесь развиваю. Раньше, когда мы с Мариной Кравченко публично обсуждали эти идеи, мы сталкивались со странно искажённым их пониманием. Нас обвиняли, что мы пытаемся решить, кто достоин жить, а кто — нет. Конечно, это не так. И когда речь идёт о людях, любая смерть — трагедия. Но даже в этих, самых острых ситуациях хорошо бы понимать правила, по которым мы могли бы делать выбор. Но, к счастью, многие выборы не затрагивают человеческие жизни. Например, их приходится делать, планируя мероприятия по охране природы, по сохранению биоразнообразия.

Любое действие в этой сфере — результат выбора. Мы могли сосредоточиться на охране одного объекта, а могли распределить наши усилия по многим разным. Эти потенциальные объекты охраны связаны множеством непростых связей, не все из которых мы можем адекватно учитывать. Но какой-то способ действий, соответствующий тем моделям, которыми мы пользуемся, мы просто-таки вынуждены будем выбрать!

Обратите внимание: ценность проявляется через выбор в пользу какого-то объекта (кстати, как и стоимость — через потенциальную ситуацию обмена). Мы можем сколь угодно говорить о том, что ценим ближнего, пока это не требует от нас никаких действий. Ценность для нас его бытия, важность для нас его интересов проявятся только тогда, когда мы учтём их в каком-то принятом нами решении.

А как стоило бы перестроить нашу жизнь, чтобы в наших повседневных выборах отражались рационально ранжированные ценности, а не всякие случайные обстоятельства и сиюминутные интересы? В этой колонке я лишь задам этот вопрос, не пытаясь на него ответить. Но в том, что такая перестройка необходима, не сомневаюсь.

Всегда ли ценности отражаются в наших действиях или хотя бы в наших оценках? Увы, нет. Чтобы далеко не ходить, приведу пример, связанный с восприятием прошлой колонки. В ней я походя упомянул Сталина как руководителя массового уничтожения людей. Парадокс: это главное, что увидела некая часть читателей в колонке, написанной совсем о другом. Мне сложно понять психологию защитников Сталина, но я всё-таки предположу, что большинство из кинувшихся на защиту генералиссимуса согласятся, что главная ценность страны — люди, народ («кадры решают всё»). Существенная часть из них согласится и с тем, что в тридцатые-сороковые годы миллионы людей были уничтожены, десятки миллионов — запуганы. Вероятно, наблюдая кого-то, мучительно страдающего, они прониклись бы к нему сочувствием — это же так естественно!